– Ф-ф-фить! Ф-ф-фить!
Изредка свист прерывается коротким ж-ж-жик, ж-жик! – это, наводя жало, визжит брусок.
А солнце жарит! Здесь, на высоте, оно жгучее, как укус шмеля, и не спасает призрачная кисея перистых облаков. Рубашки, куртки разбросаны среди валков…
В полдень косы уже не режут, а рвут траву.
– Отбой, – командует старшой.
Забиваемся в тень под арчу, отдыхаем. Кто лежит, кто сидит, обхватив колени и глядя сонными глазами вниз, в долину. В голове ни мыслей, ни слов, только шум и звон непонятный. То ли кровь шумит, то ли косы звенят. Дед Пичка поворочался, умолк и вдруг присвистнул, как дома на кровати.
– Это сколько же еще махать? – вздыхает Карась.
– Хватит. Еще и половины…
– Значит, на то воскресенье снова сюда? Дудки! Пускай другие корячатся!
– А соль на солонцы тоже потаскай…
Крутим и так, и этак и все равно получается, что в ближайший выходной кому-то из нас придется заканчивать работу. Терешкин и Валерка совещаются, а потом:
– Кто с нами? Давайте останемся! Завтра б закончили, и…
Молчим, раздумываем. На завтра у каждого свои планы, свои заботы.
– Оно б и не мешало, только как же это…
– Я не могу, – Степан Васильевич отказывается сразу и категорично, – мне с восьми на смену.
Карась егозит, точно на колючку уселся, вертит головой, соображая:
– Теща просила картошку… – врет, наверное.
Толя и Коля молча прислушиваются: к кому примкнуть?
– Пишитя нас, – неожиданно заявляет дед Пичка.
Вот те на! Вспоминаю кучу больших и малых дел, отложенных на завтра, и пытаюсь отмежеваться. Но приятель уже все обдумал:
– Никуды твоя работа не денется. Ты хучь завтра ее делай, хучь послезавтра – смыслу никакого.
Может, и правда остаться?
К нам примыкает Паша. От его рыжих ресниц исходит сияние:
– А что, куда вы, туда и я. Одна ж компания… Я такой!
Незаметно, без лишних слов, остались учителя – у них каникулы…
После обеда не успели пройти и пару загонов, как солнце склонилось над хребтом и в ущельях сгустились тени. Отъезжающие заторопились вниз. Я провожаю их с чувством зависти: через час они будут дома…
– Ж-ж-жик, ж-ж-жик, – шаркают бруски, но уже лениво. Кое-как сделали еще по прокосу и…
– Будя, мужики! Силов больше нет! – стенает дед Пичка.
Волоча ноги, снова взбираемся наверх, к знакомой арче. Валимся на землю. Руки, ноги безвольны и тяжелы, как мешки с песком. Ветер сушит кожу. Теперь он дует в сторону вершин, неся с собой тягучий зной долины и запах сухой стерни. Толя и Коля подсаживаются к старшому. Тихонько выспрашивают:
– Дядь Корней, а для чего мы косим? Куда потом это сено, а?
Старшой возмущается: «Эх вы, охотнички!» – Но, помолчав, объясняет:
– Это для косуль. Корм. Мы накосим, другие в стожки смечут. Понятно?
– Ага, – с готовностью кивают Толя и Коля.
– А