В хаосе суматохи шевалье на миг заметил того типа, к которому почти дорвался яростный Мачете, но которого оттаскивала пьяная толпа спасая, впрочем замеченно безрезультатно пытались оттащить визжавшие и ругавшиеся самыми последними словами две растрепанные девицы. Но спасаемый ими в пьяном угаре примечательный типаж с харей, наверное много раз допрашивавшейся кирпича вот также, казалось безнадежно увяз задом у стены, беспомощно пытаясь ухватиться протянутыми руками из-за прижатия столом. Его неимоверно длинные худые как палки ноги полусогнутыми коленями нависали перед мордой, еще более усложняя потуги подняться. И не могучи выбраться / Длинный / орал… орал сухим хрипящим басом букву «а», так как будто его резали, или же ребром перевернутого стола прищемили кончики пальцев ступни, предварительно навалившись на сам стол и может ещё что?
Шум-гам и гвалт возле него поднялся такой, что выразительное лицо Длинного, своей продолговатой открытостью, глянцево красное от загара, с выделяющимся длинным носом и большим раскрытым лошадно зубным ртом, казалось беззвучно застыло в этой гримасе.
Еще Франсуа что видел – пожилого плешивого толстяка продолжавшего еще сидеть в добром здравии за кувшином вина и пытавшегося попасть бумажным пыжом в дуло пистолета, и он конечно же не преминул расквасить ему обмякшие от усердия щеки. Последнее что д’Обюссон заметил, как бивший наотмашь и выкидывавший каждого попавшегося граф д’Олон звонко получил казанком по голове. Но отправить обратно не успел, в это время раздираемый на части Мачете вцепившимися в него, решил смерить свой пыл и перестал тягаться с толпой в старании перетянуть, резко подался в ее сторону от чего завалился вместе с ней посредством какого-то человеческого барана, давно уже валявшегося под ногами. Но то было лишь временное послабление, которое бандит-одиночка себе позволил чтобы дотянуться ногой до тонкого столба подпиравшего кровлю и сильным ударом ноги сбить его в сторону! Не сначала, но несколько позже, когда граф д’Олон определял кто ему устроил такую пакость, хворостовая настилка рухнула вниз вся как есть вместе с поддерживающими ее жердями, поднимая такой туман пыли и делая невозможным любое мало-мальски свободное продвижение. Но только лишь такой рассвирепевший черт, как он, смог вырваться из той каши-малаши из поослабших в охвате рук и продраться сквозь плетеные пласты поверх, и разглядеть засыпавшегося в ветках Длинного, разгребая искомое.
– О! Мама мия! Урри не надо! – кричал засыпанный раскапывающийся, но тот был неумолим, схватив за волосы одним рывком поднял с опрокинутого кресла.
– Урри! Ты не посмеешь это сделать!
От сильного