– Включая и Мери?
– Мэрилин Монро, – повторил я без вопроса, как обычную присказку к тому, что мы сами делаем почти каждый день, а вот в кино:
– Это удивительно, – если иметь в виду одну дворяночку-почтальоншу с велосипедом увлекавшуюся усами то ли из сена, авось и из соломы, – что значит:
– Режиссера хочу! – но, как к нему пробраться из деревни, пока даже не представляю себе.
– Но додумалась, – сказал своё слово и парень, крутя-вертя баранку вместо меня, уже уставшего это мундирить, и внедрившегося между двух или нескольких ми-леди на заднем верхнем сидении, как в вагоне, настолько переполненном, что нижним только радостно, что они внизу, а не могут упасть сверху при внезапном ускорении или торможении, – а ноги верхних?
– Да пахнут сильным-сильным потом, – но в чрезвычайном положении, в котором мы, да, бываем, и что неудивительно, почти всегда, хотя и кажется, что только:
– Часто, – можем понять только своё сильное возбуждение, как Мэрилин Монро, что от подобных случаев всегда носила за нижней резинкой фляжку с коньяком, – авось и Хеннеси.
И в частности:
– Любите ли вы Хеннеси, как люблю их я?
– На вы?
– Это смотря, мил херц, из какого коньяка его делают: из трех или из пятизвездочного.
И все были рады этой мазурочной болтовне, надеясь, что вторая похожая тачка нам теперь и не встретится.
– Или ушла далеко вперед, или.
– Ты зачем это нагадала? – спросила Мэрилин, как я, вроде, запомнил с мощным, как у породистой лошади носом, и которая никак не может быть самой Мэри, а только ее дирижером.
– Я никак не могу понять, кто вы такой, мистер! – крикнул я парню за рулем, чтобы отвлечь разговор.
– Небось, говорю, не са-ля-ми, – пропел он, что можно вполне думать: он-то уж точно не дирижер этого оркестр-ика, а тем более, не любви.
И даже так хлопнул одну любвеобильную милашку по коленке от радости познания непознаваемого, что она упала вниз.
– Ты чё?
– Я уверен, – ответил, что парень за рулем – это тоже девушка, но наказанная за непослушание и за неспособность к перевоплощению на роль шофера и повара.
– Не голова, а футбольный мяч, не желающий и не желающий лететь в их ворота, а всегда только в наши, – сказала крайняя, у окна девушка, и так мрачно, что понял:
– Теперь я буду их слугой, – но решил даже не посвящать их в свои одновременно возникшие планы.
Какие? Разумеется – это тайна, но также, как божий день ясно:
– Не для всех. – Ибо:
– Я и есть Фальш-стафф.
– Что ты имеешь в виду? – спросила породистая лошадь с мощным носом.
– Имею, да, но что пока не знаю.
– Зато я знаю, – сказала она так мягко, что ясно: теперь рявкнет, как заведенная.
И точно, как прелюдию прориторичила:
– В тебе