деревьев пробежал волной ветер, и тут же ударило морозом ему в
лицо. Деревья жалобно закачались, на лес стал опускаться черный
клубившийся туман. И чувствует Гомозов, что кожа его стягивается,
ссыхается, стареет. Схватился он за лицо, а всё лицо в считанные
секунды одрябло, глянул на руки – кожа на руках сделалась
хрупкой, словно древний пергамент. Бежать бы, бежать бы
подальше от этого леса, уносить ноги скорее! Только куда? Куда?!
Несчастный и побежал бы куда угодно, но только любопытство так
ухватило его, что он все всматривался и всматривался в
потемневший страшный лес, в самую его глубь, в самое его сердце.
Смотрит Гомозов, и видит, что катится на него из страшного леса,
издалека, большой черный ком. И ком этот неясно из чего
сделанный. Весь словно из тумана, но не из тумана вовсе. Из сажи.
Но и на сажу едва похож. И катится ком с невероятной быстротой,
точно зная, куда ему катиться – на Гомозова. Только один у него
объект преследования. Тут уж Филолет Степанович опомнился,
захотел встать и бежать, что есть мочи, но тут осознал, что ноги его
постарели, и, несмотря на исхудалость, отяжелели совсем,
сделались будто каменные, и совсем перестали слушаться, поэтому
встать он теперь не мог. И только оставалось смотреть Гомозову с
ужасом на тот лес, да и на ту гущу черной клубящейся энергии, что
на него мчалась, а она все ближе и ближе. Вскинул он тогда взгляд
вверх, словно прося помощи, да только неба не заметил – кругом
одни кроны деревьев и залились они кроваво-красным, как розы в
букете, что валялся возле него. Тут же сорвался ледяной порыв
колючего ветра из самой глубины уже бардового леса, а следом
раздался неистовый женский смех, такой, что сердце защемило, и
волосы на истощавшей старой голове испуганного мужчины в одно
мгновение поседели.
Гомозов долго приходил в себя, после того, как проснулся.
Окончательно кошмар растворился в добротной чашке крепкого
чая, которую сопровождала круглая ватная булочка с мелкими
«блошками» кунжута. Но все же, при малейшем воспоминании об
этом сне у Филолета Степановичи пронзительно екало сердце.
***
Рабочий день Филолета Степановича прошел без накладок.
Обидно только, что руководство не похвалило за вчерашний отчет.
Дома Гомозов был уже в шесть. Не успел он войти, как тихое
пространство прорезал телефонный звонок. Филолет снял трубку.
– Але.
– Филолет Степанович… Здравствуй! – послышался
потрескивающий от связи голос. – Ты меня узнал? Это Жуоркин.
– Ох-хо! Конечно, узнал! Гриша! Теперь, конечно, узнал!
Станиславович! – радостно прокричал в трубку Гомозов. – Как же
не узнать?! По какому делу звонишь? Или, надеюсь, вовсе не по
делу?!