– История… – проговорил он, расчёсывая мокрую эспаньолку, – на целый боевик.
Мы ушли с ним на кухню, он рассказал, сидя напротив меня через стол, и мне становится понятно, почему моё сердце ныло и рвалось всё то время, пока их не было и особенно в этот самый день. Я стал чувствовать их на расстоянии, раньше я не был способен на это. Раньше я никого не чувствовал. Это значит, я старею или это значит, я люблю?
– Хорошенькое дело… – бормочу я. – Ничего нигде не сообщали… Глухо упоминали в новостях, что участились бандитские вылазки, а это… это же разведка боем настоящая… Они приехали-то на чём?
– На джипах, на чём, не на танках, слава Богу. Хотя я бы не удивился.
– Джипы тоже припрятали, как и арсенал?
– Так, вероятно. Меня не очень интересовало, было чем заниматься.
– Было… и мне ничего, ни слова не сказал!
Алёша смотрит на меня:
– Чего ради? Чтобы ты тут один с ума сходил? Теперь говорю. А тогда… да я и сейчас ещё в себя не пришёл… Правда сейчас кажется, что всё это не с нами было. Рассказываю тебе как какой-то фильм… кошмарный сон.
Я разглядываю его, моего взрослого мальчика, которому в который уже раз выпадают испытания, какие мне даже и не снились. И он выходит из них сильнее, чем был.
– Лёля… очень пострадала, да? – дрогнув, спросил я.
Алёша посмотрел на меня, нахмурив густые светлые брови:
– Она… пострадала так… – сказал Алёша, бледнея, – Так, что… меня ненавидел весь город, пока думали, что это я… Поэтому роды начались… вообще это чудо, что… что они оба живы. Случайность. Будь плацента расположена иначе, не прижми ребёнок её, при начавшейся отслойке… Ты знаешь, что было бы, ты сам врач… – закончил он, поднимаясь с табурета и включая чайник.
– Так Митя спас и себя и её?
Алёша посмотрел на меня, чуть улыбнувшись:
– Он… он необыкновенный ребёнок, правда? Будто посланец.
– Любой ребёнок посланец, – сказал я, улыбаясь тоже, и думая о нём самом, об Алёше, больше, чем о Мите. – Но ты прав, Митя… Митя, видимо, должен был родиться… – я помолчал немного, раздумывая спросить или опять промолчать. – Алёша… то, что было в Чечне… ты вспоминаешь об этом?
Алексей не вздрогнул, не побледнел, мы слушаем, как шумит, разогреваясь, электрический чайник:
– Вспоминаю? Нет. После того, как… – он сел на стул, вздохнув, посмотрел на меня: – после того как Лёля однажды заставила меня выговориться, уже – нет. И знаешь… она была там со мной. Все мои товарищи смеются надо мной до сих пор, вспоминая, как я звал её во сне… каждую ночь.
– Н-да… Лёля… – проговорил я, отодвигаясь от стола и, расправив напряжённые до сих пор от его рассказа плечи, опираюсь о стену.
– Ты… любишь её? – неожиданно спросил он, продолжая смотреть на меня. – До сих пор её любишь?
– До сих пор? – усмехнулся я, скользнув глазами по нему. Как будто можно разлюбить… – Я поеду на кафедру. Не ссорьтесь больше?
– Ты не ответил, – Алексей нахмурился, глядя на меня.
– Не надо.
– Я должен