– Алёшка, копия твоя! – вырвалось из меня.
Алексей гордо засмеялся. Он его отец. Он, кто точно знает, что физически не может быть его отцом. Он уже чувствует себя его отцом! Он стал им. Он уже взял это на себя, он впустил сына в своё сердце, в свою душу и не важна ему его кровь, как и мне в эти секунды перестаёт быть важна. Я думал об этом семь с половиной месяцев с самого января и до этой минуты, как увидел его.
А когда Лёля подала его мне, улыбаясь, светя своим сказочным лицом, своими глазами, моё сердце заполнилось такой безграничной нежностью, на которую до сих пор, кажется, ещё не было способно. Я взял мальчика на руки, удивительно, я не разучился держать новорожденных детей, наверное, это то, что один раз приходя, уже не уходит.
Он такой маленький и тёплый, такой поразительно мягкий, гибкий и подвижный, будто в нём и косточек никаких нет… Он вздохнул, чуть-чуть разогнул маленькие длинные пальчики… Боже мой, настоящий ребёнок, наш малыш, наш чудный мальчик! Твой, Лёля, а значит и мой, потому что ты моя.
Видеть, как Кирилл держит нашего сына на руках, было необычайно волнительно. Кроме того гордость наполнила моё сердце. Я хотела видеть его лицо, когда он возьмёт Митю на руки, мне хотелось увидеть, что он готов был полюбить его ещё до того как увидел. Потому что он мой? Я хочу увидеть глаза Кирилла при этом, он ищет свои черты в ребёнке или это уже не имеет значения для него? Хотя, как это может не иметь значения?
Чего я хочу? Похоже, мой эгоцентризм смотрит сейчас моими глазами. Их любовь избаловала меня, и я хочу, чтобы и Кирилл, вслед за Лёней полюбил моего сына только за то, что это мой ребёнок? Но я хочу этого для себя или для них? Для этих самых дорогих для меня на свете людей.
Мы празднуем, конечно, с Кириллом рождение Мити, мужчины пьют вино, я пригубила тоже. Ужин мы с Лёней приготовили, поджидая Кирилла, и они с аппетитом поглощают его: жареного гуся, что мы привезли с собой из бабушкиных домашних гусей, тех, кого не постреляли десятого августа. Не сговариваясь, мы решили в первый день не сообщать Кириллу о том, что было с нами там. Расскажем при случае как-нибудь. День заканчивается замечательно, и ночь проходит очень спокойно. Поэтому утром я встаю вместе со всеми, вполне выспавшейся. Пока Лёня и Кирилл умывались и готовили завтрак, я занялась проснувшимся Митюшей. Чистый и сытый Митя уснул без всякого плача, после чего я вышла, чтобы позвонить Игорю.
Почему у Лёни такое лицо, когда он узнаёт, кому я звонила?
– Я против, – говорит Лёня низким и твёрдым голосом, и лицо его становится серьёзным и жёстким, сразу каким-то взрослым.
Я не верю своим ушам.
– Как это… Лёня… да ты что?!
– Я сказал, Лёля, я против. Митя – мой сын и никакой мудацкий Стерх его не получит! – его взгляд сейчас твёрже стали.
– Так нельзя…
– Ему было можно сделать то, что он сделал…
– Лёня, что он сделал? Разве мы не получили оба по заслугам тогда? Я легко поверила в то, что ты лжёшь мне, а ты не за своё ли отношение заплатил? Не ко мне, но к той же Оле?! Ведь то, что она не от тебя