Возвращение Гали
– Галь, а сейчас-то ты мне расскажешь в конце-концов, что там у тебя с Москвой-то не заладилось? – мама смотрела на меня притворно равнодушно. Мол, ну я просто так, досаждать не буду. Не лезу, как и хотела. И слава богу, ненавижу, когда она лезет. И этот тон, такой… холодный, когда она вот так, тоже ненавижу. Потому что в результате будет доставать постоянно, изо дня в день, по капле. И надо бы выложить, – хотя чего выкладывать? – но я так устала.
– Я ужасно устала, сама понимаешь, три дня в поезде не спавши не евши.
– Почему не евши? Как… – мама посмотрела на плиту, где было пусто и разило чистотой, – почему не спавши…
– Мам, ну это образное выражение, – сказала я, теряя в зевке слово «образное». – Просто устала. – И принялась оттирать слезу.
– Ладно, ладно. Тебе помочь разобрать? Ой, ты лучше иди в ванну, а я пока приготовлю чего-нибудь.
– Да, – только и сказала я, встала и пошла в свою комнату. В смысле… не знаю, моя она ещё или нет.
Мать крикнула с кухни:
– Так что да? Помочь разобрать-то?
– Да не, нет, не надо, я сама…
Всего двадцать минут – и я уже от неё устала. Может, просто раздражение от недосыпа. Проснулась в четыре. Как дура сидела и смотрела на бесконечные ёлки. Ждала, что увижу сначала Шаврино, потом Завьятино почти сразу. После Завьятино опять понеслись ёлки, иногда густо, иногда – с возможностью посмотреть на завьятинские и лысковские дачи: как с домиков, будто прилепившихся друг к другу, спадает уже чернеющий снег, обнажая рубероид. Потом опять ёлки, осточертели. Ёлки и какие-то кусты, много кустов, много ёлок, снова кусты, ёлки, ёлки. Сердце сжалось после Калининской Славы. Состав на скользком склоне начал туго стучать своим нутром, перебегая по стрелкам; за окном, споря с восходящим солнцем, потянулись ещё более унылые задворки города, какие-то гаражи, кладбище, потом – дурацкое низкое здание с зелёными стеклоблоками вместо окон. Всё запущено.
– Вот и приехали, – сказала соседка, севшая вчера вечером. – Ещё минуток десять.
Я молча кивнула и проверила, всё ли собрала. От бессоницы и прочей ерунды, от всего кошмара трёхдневного «путешествия» к родным, блять, истокам, хотелось ревмя реветь, даже руки затряслись. Сначала руки, потом меня