– Что ж это делается, Илларионыч! – повторил литейщик фразу Барклая слово в слово, обращаясь к Кутузову снизу, от основания постамента, откуда виднелась лишь драпировка бронзового плаща. И рука, вытянутая рука, которую невозможно было спрятать.
Екимов с тех пор стал городским сумасшедшим, легендой Петербурга, о которой писали в книгах, передавая байки о его публичных дебатах с памятником Пушкина на площади Искусств и даже о заигрываниях с Екатериной у Александринки. Мол, пытался залезть к ней, нравилась она ему, но слишком высоко стояла. Словом, все считали литейщика сумасшедшим. А он-то нормальный был. Просто ему открылась тайна, что не всегда благо. По крайней мере, с тайной надо как-то жить дальше и все время чувствовать, понимать, что ее необходимо прятать. Потому что открыть тайну другим, если она открылась тебе, практически невозможно. Да и не нужно. А жить с открывшейся тебе тайной и прятать ее – тяжкий душевный труд.
Ты спросишь, почему я тебе это рассказываю? Вот ты приходишь ко мне уже столько лет и думаешь о том, что могло находиться в этом загадочном куполе и не случалось ли там в далекие времена чего-нибудь мистического. Ты придумщица. В тебе есть эта охота до тайны. Я лишь хочу предупредить тебя, что обращаться с ней надо не просто осторожно, но бережно. Если будешь бережно относиться к открывшейся тебе истине – не превратишь ее в сумасбродство. Одним словом, дитя мое, не лезь на рожон, как Екимов на Екатерину. Иди спать.
5 марта
Забавно, как петербургские достопримечательности ревнивы по отношению друг к другу. После откровения у Казанского и той истории, которую он вплел мне в мысли, будто ленту в косу, внимание к себе, как по заказу, притянул другой собор, наш родимый символ с золотистой макушкой – Исаакий. На него – можно сказать, главный, после Эрмитажа и Русского, музей – посягнула сама Русская православная церковь! «Считаем, что собор должен принадлежать нам», – сказали. И началось. Теперь каждый уважающий себя петербуржец (среди которых и мои мама с папой) считает своим долгом отстаивать права Исаакия. Конечно же, в интересах собора оставаться музеем. Хотя тот же Казанский отлично справляется с религиозной нагрузкой, а сам нашептывает мне интригующие завязки романов. Исаакий ничего мне ни разу не нашептывал, поэтому к новости я отнеслась с прохладцей, однако, по стремительной договоренности представителей тонкого слоя петербургской интеллигенции друг с другом, а также с целью поддержания семейных отношений, решила сходить с родителями на стихийный (и несогласованный, о ужас!) митингу собора в семь часов по московскому (да, именно по московскому, что обидно для истинного петербуржца) времени.
Кстати, о московском. Споры вокруг собора напомнили мне противостояние моих мамы и