Он запнулся на этом «не я ли» – не слишком ли помпезно, когда Харбер, молодой герой-любовник, тронул его за плечо. Харбер ужасно нервничал, как-никак первый ангажемент, боялся прохлопать свой шанс. Мередит его высмотрел в «Поживем – увидим»[11] на экзамене в драматической школе.
– Доброе утро, – сказал Харбер, – простите, что помешал.
– У меня просто голова распухла, столько дел, – сказал Мередит. Отводя от мальчишки глаза, он разглядывал пальму, увядавшую в кадке на подиуме возле рояля.
Харбер, опешив, выпалил, что считает «Опасный поворот»[12] изумительной вещью, абсолютно изумительной. И Дотти Бланделл изумительна тоже. Кстати, сколько ей лет?
Глаза у Харбера были синие, кукольные, в черной густой обводке.
– За сорок, – сказал Мередит.
Дотти было тридцать девять, но, состарь он ее хоть на двадцать лет, это бы ничуть не отпугнуло юнца. В который уж раз он подумал, как однообразен и скучен, в сущности, неусыпный отбор неподходящих объектов для страсти. Этому Джону Харберу лететь бы к Бэбз Осборн, как пчелке на цветок. Дон Алленби, мазохистке из мазохисток, в ногах бы валяться у Десмонда Фэрчайлда, садиста в вечно заломленном, как у водевильного комика, котелке.
– На чашечку кофе времени не найдется? – спросил Харбер. Он был сегодня в полосатом шарфе, по-детски обмотанном вокруг шеи.
– Едва ли, – сказал Мередит и был вознагражден удрученной ссутуленностью удалявшейся к лифту спины.
Пока плотники не построили декорации на сцене театра, труппе разрешили пользоваться комнатой на верхнем этаже отеля. Она выходила окнами на кассы, или на станцию, просторностью вполне соответствовала их задачам и была к тому же роскошно отделана красным деревом. При отправлении или прибытии поезда голуби вспархивали с купольной крыши, клубы пара катили в окна, и Мередит чувствовал себя как на корме рассекающего бесплотные волны древнего брига.
В «Опасном повороте» заняты трое мужчин и четыре женщины, причем все, кроме одной, подписали контракт на сезон. Исключение составляла Дон Алленби, дама за тридцать, взятая только на эту пьесу и со второй же репетиции смертельно втюрившаяся в Ричарда Сент-Айвза. Если за утренним чаем ей первой подавали чашку, она моментально передавала ее ему, объявляя, что его потребности важнее. Стоило ему полезть в карман за трубкой, она тут же щелкала своей музыкальной зажигалкой, вызвякивавшей «Вернись в