Фолькер Леппин, исследователь Лютера, говорит, что у нас есть немало причин понимать «клоаку» именно в узком, специфическом смысле. Основной его аргумент связан с еще одним местом из «Застольных бесед», где Лютер беседует с друзьями о чуде музыки. Вот его слова по-немецки: «So unser Herr Gott in diesem Leben in das Scheisshaus solche edlen Gaben gegeben hat, was wird in jenem ewigen Leben geschehen». Леппин переводит это так: «Если в этой жизни Господь наш осыпал этот нужник такими благородными дарами, что же будет в жизни вечной [где все прекрасно и совершенно]?» Однако, отделив «эту жизнь» от «нужника», Леппин огрубил высказывание Лютера. Лучше перевести его так: «Если Господь наш в этой жизни – в этом нужнике – осыпал нас такими благородными дарами, что же будет в жизни вечной, где все прекрасно и совершенно?» «Эта жизнь» и «нужник» – одно и то же: ненавистная, пакостная, попросту дерьмовая жизнь!
В этом все дело. К. С. Льюис выразил ту же мысль более изящно, сказав, что в этом мире мы живем «в стране теней»; но Лютер, вполне предсказуемо, выразился куда прямее и жестче. Наша жизнь – «нужник» в сравнении со славой небес; и Лютер поражается немыслимой щедрости Бога, бросающего в нашу здешнюю грязь славные небесные дары, такие как музыка, – предвестие несравненно более щедрых даров в жизни будущей. Леппин показывает, что Лютер воспринимал нашу здешнюю жизнь как «клоаку» – и, следовательно, говоря о клоаке, говорил, как это у него часто случалось, шутливо и в то же время вполне серьезно. Клоака – это не только башня и даже то место в башне, где располагался нужник, но и сама суть этого мира, мира не просто слегка запачканного, но насквозь пропитанного грехом, дерьмом, болью и смертью. Снизойдя в этот грязнейший из миров, Бог уже проделал большую часть пути в ад. Наш мир – преддверие ада и вечной погибели, и пока мы не позволяем Богу жизни сюда войти – не позволяем Ему и искупить нас. То, что не безнадежно грязно и не мертво, ни искупить, ни воскресить невозможно.
Мощь этого прозрения – «прорыва к Реформации», «опыта в башне» или «опыта клоаки» – невозможно переоценить. Как будто все средневековые горы перевернулись корнями вверх, все потемкинские деревни рухнули и вверглись в море. Ханжество человеческих дел и человеческой праведности открылось раз и навсегда. Отдернулась завеса – и римский понтифик, словно волшебник страны Оз, предстал ловким мошенником, дергающим за церковные рычаги. Обратной дороги не было. Если искать миг рождения будущего, каким мы его знаем, – вот он, этот миг.
Этот «прорыв в Реформацию» гласил, что весь блеск Ватикана, все его золото и мрамор – не более чем памятник попыткам человека стать Богом, то есть, по сути, памятник