«Великий поэт» Барабалло едет через Рим на ручном слоне папы Льва. Слона по имени Ганно подарил папе португальский король. К несчастью, вскоре после этой церемонии Ганно умер, хоть его и лечили мощным слабительным, в состав которого входило чистое золото
Глава пятая
Опыт «клоаки»
Если же Господь Бог в этой жизни – в этом Scheisshaus[80] – одарил нас столь богатыми дарами, что же ждет нас в жизни вечной, где все прекрасно и совершенно?
Вряд ли можно сомневаться в том, что переломной датой в истории Лютера стало 31 октября 1517 года. Проследить за хлебными крошками, ведущими нас к этой дате, не так-то легко; однако, по счастью, не все из них склевали птицы, и мы можем составить некоторое представление о том, каким путем Лютер пришел к «Девяноста пяти тезисам». В течение нескольких лет перед этой знаменательной датой Лютер не раз делал на лекциях многозначительные замечания, в которых, если смотреть в ретроспективе, видится предвестие великого мятежа. Например, в 1516 году, объясняя студентам Послание к Римлянам, он прямо высказался против самого Его Святейшества:
Папа и священники, столь щедро выдающие индульгенции ради поддержки церквей в мире сем, поистине жестоки превыше всякой жестокости, если не заботятся хотя бы так же – а лучше бы гораздо больше! – о Боге и о спасении душ[81].
В начале февраля 1517 года Лютер написал своему другу Иоганну Лангу, вложив в это письмо другое, которое попросил Ланга передать своему бывшему учителю Йодокусу Трутфеттеру. Оба письма касались темы, которая впоследствии станет для Лютера крайне важной – речь шла ни более ни менее как о том, чтобы перевернуть с ног на голову всю средневековую систему образования:
Нас приучают всему верить, все покорно выслушивать, не сметь даже вполголоса возразить чему-либо из Аристотеля или «Сентенций». И чему не поверят те, кто привык принимать как должное Аристотеля, этого шарлатана из шарлатанов, несущего такую неимоверную чушь, какой ни осел, ни камень молча не снесет!.. Ничего не желаю я так пламенно, как открыть людям истинное лицо этого актера, одурачившего Церковь своею греческой маской, и показать все его невежество и все нелепости. Ах, будь у меня только время!.. Я не знаю более хитроумного соблазнителя талантливых людей, так что, не будь Аристотель человеком из плоти и крови, я бы, не колеблясь, назвал его самим дьяволом![82]
Слова, как видите, сильные. Лютеров вулкан еще не готов к извержению – однако уже пробудился. Разрозненные вопросы и сомнения складываются в целостную картину: все яснее Лютер видит, что Церковь потеряла любовь к истине и разучилась искать истину, что на добрые, честные вопросы она отвечает лишь властным: «Молчи и делай что тебе говорят – а иначе пеняй на себя!» Инстинктивно Лютер понимает,