Болит голова, кажется, в первый раз с тех пор, как началась война. В этом отношении я счастливец. Как твоя головка? Часто страдаешь? Отвыкаешь от pyramidon’a или нет?
Знаешь, Шурочка, мне обидно, что вот мы находимся недалеко от театра военных действий и ничего не можем себе собрать на память о войне. Не видал ни разу ни гранат, ни шрапнелей. А хотелось бы на память поставить себе на стол шрапнелевый стакан вместо пепельницы, сохранить осколки гранат, купить 2–3 неприятельских револьвера, штыки или тому подобное, что-нибудь из амуниции.
Единственное, что я пока храню, это два номера «Львовского военного вестника»[160], обойму русских патронов, извлеченную австрийскую пулю и ассигнацию-бон, выпущенную Львовским магистратом в «Jedna Когопа» (одну крону. – Сост.). Как видишь, беднее бедного.
Я мечтаю в будущем завести у себя «шкаф редкостей», куда буду складывать что удается достать дома и за границей – конечно, только вещи, имеющие личный интерес. Коллекционер! Пока имеется только желание, а возможность?! Мечты, мечты, где ваша сладость? Всё в будущем.
Прощай, моя милая. Глупая сегодня моя болтовня, но болит голова. Мысли как-то путаются.
23.
Волочиск, 6-го ноября 1914
Получил я сегодня, Шурочка, твое письмо от 2/XI и прямо поразился. Ведь еще вчера я тебе писал о статьях Жаботинского, а сегодня ты мне пишешь о том же! Вчера еще я тебе писал о том, с каким удовольствием я ложусь спать и сплю долго, сегодня ты мне пишешь о том же самом о себе! Третьего дня я Левитскому подробно рассказывал о постановке «Покрывала Пьеретты»[161], мысленно переживал еще раз все перипетии этой трагедии любви, вспоминал наши взаимные переживания, а сегодня ты в письме вспоминаешь о том же самом! Где же расстояние, нас разъединяющее? Ведь это же полное духовное слияние, непосредственная близость!
Милая моя, хорошая, ты и далека и близка, бесконечно близка! Когда я читал «Гунна», мне так хотелось прочитать тебе. Как прекрасны простые стихи Мистраля[162], как трогательно наивен восторг военнопленного, какая культурность во взаимных отношениях «врагов»! Да, как-то не верится после этого в дикость «гуннов».
Да, Шурочка, помнишь, как я тебе полгода тому назад говорил, что есть две Германии: одна – официальная, милитаристическая, грубая и самонадеянная; и другая – культурная, трудолюбивая, чистая и идейная, верная хранительница великих заветов прошлого! Может взять верх на время первое течение, но не следует забывать и о втором, более сильном по своей моральной ценности. Неужели же все великие люди Германии (а ведь их много!) так-таки совсем оторваны от почвы, на которой произрастали? Неужели негодная почва может дать прекрасные плоды? Подождем, Шурочка. Вот когда ты научишься немецкому языку, мы с тобой много будем читать вместе, и