«Волны ласково с ветром спорят», – безмятежно лилась песня, словно подчёркивая напряжённость обстановки.
Серафима ничего не говорила, только молча подавала второе – макароны по-флотски с доброй горкой чуть пережаренного лука, любимое блюдо Теплёва, – и ждала, пока тот оттает. Время от времени она строго поднимала крутой дугой намеченные тёмным карандашом брови-ниточки и показывала, что в таком тоне она не намерена продолжать эту беседу.
«Лёгкой чайкой на просторе», – не унималось радио.
Когда же Серафима увидела, что Григорий виновато собирает крошки со стола в большие ладони-лопаты, покрытые плотным налётом навечно въевшейся в пальцы сажи, мой ты их – не мой, три – не три, она медленно достала из позолоченного портсигара папиросу «Дюшес», вставила её в мундштук, безжалостно выключила радио на фразе «Ты спешишь ко мне, мой желанный» и вышла во двор, где села на низенькую табуреточку под раскидистой шелковицей. Дерево густо разбрасывало чёрные ягоды в глубокую пыль. Жители дома на них, конечно, нещадно наступали и давили, и, выпуская такого же цвета сок, растоптанные ягоды заливали двор чернильными пятнами, будто кто из школьников, живущих по соседству, пробежал и по дороге уронил чернильницу-непроливайку.
Серафима сидела на табуреточке, глотала дым и строго и сосредоточенно смотрела куда-то перед собой, иногда только поднимая правую руку – она всегда держала папиросу только левой – чтобы поправить бордовые бусы, которые норовили при движении повернуться замком вперед. Эта поза означала одно – что теперь её очередь злиться, и Григорий уже не знал, как к ней подступиться, и был не рад, что так не к месту вспылил. По двору лениво прохаживались пузатые голуби, пялились на эту сцену и гортанно квохтали, как куры, выискивая в пыли что-нибудь ценное.
Григорий достал свой «Беломор», но только мял его и продувал от табачных крошек, никак не решаясь заговорить. Он то присвистывал на голубей, то косился на свою царицу Савскую – но она умела держать паузу как никто другой, что твой прокурор на суде, вечно. Наконец выпалил:
– Ну прости, опять сорвалось, ну работает нормально твой Сева, всё путём, ничего ему не будет. А? Сим? Ну Си-има, ну хочешь, я за мороженым сбегаю. Или, хочешь, в кино сходим?
Увидев, что Серафима на втором варианте подняла бровь и скосила на него сахарно-ореховые глаза, Григорий уже бежал в дом за пиджаком и бумажником. Проскочив мимо неё назад, поспешно всовывая руку в рукав и на ходу надевая кепку, радостно крикнул:
– Когда вернусь, чтоб готова была, – и исчез за калиткой.
Дождавшись, когда он скроется из виду, Серафима медленно