С тех пор он пытался увидеть в каждой девушке, сидящей перед ним, ту, которой она могла бы быть – и, наверное, была бы, если бы не ряд условностей, например таких, как ошибки в воспитании, недостаток образования, огрехи в одежде, но именно это и было для Севки самым интересным. Всё бы хорошо, если бы не одно существенное «но». Сам того не подозревая, учитель Матвейчук развил в юном художнике опасную тенденцию «однолинейного» общения с моделью: Севке интересно было только до того момента, пока надо было новый образ сотворить, но лишь разгадка приходила, чудо искусства тут же почему-то улетучивалось, и становилось скучно как раз тогда, когда предмет интереса наконец был полностью художником покорен, а ему самому уже хотелось поскорее перейти к периоду «раковины» – так он назвал момент отстраненности, наступающий после взрыва творческой энергии. Его раковиной были долгие одинокие прогулки по городу, музыка, сон, преферанс с однокурсниками и чистка котлов на ремонтном заводе.
Поэтому слава за Севкой закрепилась худая – сердцееда-любителя, мастера вскружить барышне голову фейерверком, который заканчивался, как правило, виртуозным написанием прекрасного портрета мимолётной избранницы, а после пары-другой пылких встреч удачливый ухажёр имел обыкновение внезапно ретироваться и тем самым разбить сердце покинутой красавицы. Поэтому на его удочку попадались только те, кто ничего о нем не знали.
2
Витольд Генрихович Штейнгауз, преподаватель математики и черчения военного училища южного города Песчанска, очень гордился своим происхождением, берущим корни из польского дворянского рода или шляхты – как любила говорить его бабушка Ядвига, раскладывая гран-пасьянс за лакированным столиком и потягивая вишнёвый ликёр из микроскопической хрустальной рюмочки, – ну да, из шляхты, из рода, с явственными следами еврейской и немецкой крови, и с незапамятных времен осевшего на юге российской провинции, куда Штейнгаузы бежали еще в XVI веке после разгрома польского войска Османской империей в битве под Цецорой.
То, что шляхта, в основном, представляла собой привилегированное воинское сословие при королях и князьях, особенно волновало Витольда Генриховича, потому что факт этот вторил его интуитивному ощущению принадлежности к сословию воинов и стратегов и несомненной избранности его рода. Поскольку воевать, чтобы продолжить доблестную линию благородных предков, в силу исторической ситуации он не мог, Витольд Генрихович предпочёл сражаться мелом и указкой на славном поприще образования, избрав предметом своей кафедры, за которой стоял вот уже почти полвека, математику – как науку, наиболее точно выражающую суть стратегии и тактики ведения боя.
Решение каждой математической задачки или теоремы возводилось чудаковатым преподавателем в ранг битвы за победу разума над темнотой и невежеством, и приводить дроби к общему