– Что вам грустить? Жив, здоров. И слава богу. Что у вас хорошего?
– Мне плохо, потому что вам плохо.
– Что вы знаете?
Я смотрел на нее. Короткий волос из-под пилотки даже шел к ней. Чистенький белый глухой халат с завязками сзади, юбка хлопчатобумажная. Хромовые сапоги на высоком каблуке, голые ноги. Гимнастерки не было – под халатом обозначался лифчик. Грустные черные глаза открыто смотрели на меня.
– Чего так рассматриваете меня? Что-нибудь опять не так? Впрочем, все мужики глазами доедают меня, когда встретишься взглядом, – задумалась, – если бы только глазами... Идемте пройдемся. Вы не спешите? Машину ждете? Чего вы молчите? Одна я и говорю. Скажите что-нибудь. Ну!
Она пошла по дорожке к саду, у первых деревьев которого виднелся столик с двумя скамейками.
– Так и будем молчать?
Она хотела выговориться, как я почувствовал.
– Как и все, как видите, поедаю вас глазами. И не могу отвести взгляд. Смотреть приятно. Мне очень хотелось вас увидеть и ради этого придумал получение медикаментов. Я даже не знал, что хочу. Захотелось увидеть вас – мою старшую сестру. Пожалуй, это настоящая правда. И если у сестры все хорошо, то и я рад, мне хорошо, а если у нее горе, то и мне плохо. Вижу, что вам сейчас очень плохо.
– Мне очень плохо, вы верно угадали. Но мне никто не поможет, – она присела на скамейку и указала мне напротив, – присядьте. То, что я пережила за последнюю неделю, считала самым страшным за всю свою жизнь, но оказывается, что есть нечто и похуже. Извините, что разнюнилась, зачем вам мои заботы?
– Я слушаю.
– Нет, нет, нет. Хватит. Я и так слишком много сказала, – она встала, поднялся и я. – Нам пора. Меня ждут больные, и за вами должны подъехать. Извините еще раз. Неудобно, что мы уединились. Еще один повод для разговоров. Пошли.
– Садитесь, Майя, и выслушайте меня. Садитесь. Больше такого шанса не будет. Вас добивается Максимов и добьется. У вас другого выхода не будет...
– Откуда знаете!? Шепшелев наговорил? Сплетник! Хотя он сказал правду, – и расплакалась по-детски: руки на столе с сжатыми кулачками, голова на руках и содрогается в рыданиях всем телом. Пилотка упала с головы, короткие волосы, тонкая, почему-то длинная худая шея, лопатки и сдавленные рыдания. Какой сникшей, беспомощной была она в эти минуты. Видно, накопившиеся переживания, тревога, все пережитое и неотвратимость ожидаемого нашли выход в этих рыданиях. Я дотронулся рукой ее плеча, погладил, потрепал нежно волосы и произнес:
– Поплачьте, поплачьте – легче станет. Надо выплакаться.
Рыдания стали более звучные, со стенаниями, тело еще больше стало содрогаться. Наконец стала успокаиваться, полезла в карман халата, вытащила кусок марли, стала вытирать слезы, сморкаться, всхлипывая проговорила:
– Извините, надо же так раскиснуть, извините, как я расклеилась... ну и размазня. Тысячу раз простите.
– Вы меня не дослушали. Выслушайте! Максимов уже старый человек. У него есть семья, дети, возможно и внуки.
–