Это был миг, когда она могла бы убежать, убежать достаточно далеко, чтобы написать мне письмо и затем шарахаться. Если на то пошло, это был ее последний шанс – да только она этого не знала. К тому же не исключено, что даже ее кожа-оболочка испытывала тепло и телесное возбуждение от пребывания в моих крепких руках.
– Скажи, что любишь меня, или я сойду с ума!
– Сэмми… опомнись… Ведь заметят же…
– Да провались они! Смотри на меня.
– Я думала…
– Что мы друзья? Вранье.
– Я думала…
– Ошибаешься. Мы не друзья, нам никогда не стать друзьями. Ты что, не чувствуешь? Мы гораздо больше… должны быть больше. Целуй меня!
– Не хочу. Сэмми, послушай… да прекрати ты! Дай подумать.
– А ты не думай. Чувствуй. Что, не получается?
– Не знаю.
– Выходи за меня.
– Нам нельзя. Мы еще студенты… у нас и денег-то нет.
– Тогда скажи, что выйдешь за меня. Когда-нибудь. Когда можно будет. Ну, говори!
– Сюда идут.
– Если ты не выйдешь за меня замуж, я… я…
– Увидят же!
– Я тебя убью.
По тропинке к нам приближались мужчина и женщина, держась за руки, частично решив свои вопросы. Нас они старательно не заметили, а затем исчезли из виду.
– Итак?
По голым ветвям защелкал дождь. Убийство – убийством, а дождь – дождем. Мы двинулись дальше; я держался чуть позади ее плеча.
– Так что ты решила?
Ее лицо пунцовело, было мокрым и блестящим. В волосах висели гроздья бисеринок и бриллиантов.
– Сэмми, нам бы прибавить шагу… Если пропустим автобус, следующего ждать и ждать…
Я вцепился ей в запястье и развернул кругом.
– Я не шучу.
Ее глаза и сейчас были ясными, безмятежными. Хотя и блестели ярче, о, куда ярче, то ли мятежной непокорностью, то ли триумфом.
– Ты сказал, что я тебе не безразлична.
– Господи боже!
Я оглядел ее хрупкое тело, ощущая под пальцами тонкокостный череп, округлую и беззащитную шею.
– Мы не сможем пожениться еще очень долго.
– Беатрис!
Она чуточку придвинулась и взглянула мне в лицо яркими, довольными глазами. Подставила губы для бесконечного поцелуя.
– Значит, все-таки выйдешь? Скажи «да»!
Она усмехнулась и обронила ближайшее к согласию слово из всех ей известных:
– Может быть.
5
Ибо это «может быть» – примета всей нашей эпохи. Мы ни в чем не были уверены. Не Беатрис, а мне следовало произнести «может быть». Чем громче я вопил вслед за партией, тем чаще внутренний голос советовал мне не вести себя по-дурацки, что никому не дано быть уверенным в