Его резиденция, расположенная в старой части мегагорода, походила на блок-базу экспедиционных сил содружества уже с шести часов утра летом и с восьми часов зимой. Человек двести или тысяча Клериков, видимо сменявшихся время от времени, с тем чтобы число их всегда оставалось внушительным, постоянно расхаживали по двору, вооруженные до зубов и готовые на всё.
По самодвижущейся лестнице, такой широкой, что современный архитектор на занимаемом ею месте выстроил бы целый мегахолл, сновали вверх и вниз старухи, искавшие каких-нибудь милостей, приезжие из провинции дворяне, жаждущие зачисления в имперские Клерики, и лакеи в разноцветных, полированных экзоскафах, явившиеся сюда с посланиями от своих господ.
В приемной на длинных, расположенных вдоль стен эргономичных креслах, рядом со столиками на гравиплатформах, сидели избранные, то есть те, кто приглашен хозяином. С утра и до вечера в официальной приемной Лау Вельера стоял несмолкаемый гул, в то время как он сам работал в кабинете, прилегавшем к этой комнате, принимал гостей, выслушивал жалобы, отдавал приказания и, как император со своего балкона в Гартмане, ультрасовременном подобии дворца, мог, подойдя к панораме окна, произвести смотр своим людям и вооружению.
В тот день, когда Лау Дартин-младший явился сюда впервые, круг собравшихся казался необычайно внушительным, особенно в глазах провинциала с ближайшей луны. Провинциал, правда, был грегорианцем, и его земляки в те времена пользовались славой людей, которых трудно чем-либо смутить.
Остановка на магистрали общественного гравитранспорта, несколько минут переходов по рукавам, и, пройдя через массивные парадные двери, отделанные броне-полосками и снабжённые системой силовых дефлекторов, посетитель оказывался среди толпы вооруженных людей. Люди эти вальяжно расхаживали по двору, перекликались, затевали то ссору, то игру. Чтобы пробить себе путь сквозь эти бушующие людские волны, нужно стать офицером, вельможей или хорошенькой девушкой.
Наш юноша с пылким сердцем и взором горящим, прокладывал себе путь сквозь эту толкотню и давку, прижимая к худым ногам непомерно длинный палаш с фамильной инкрустацией на эфесе, не отнимая руки от тактического монокуляра и сканируя нейросети, улыбался жалкой улыбкой провинциала, старающегося скрыть свое смущение. Миновав ту или иную группу вооружённых до зубовного скрежета посетителей, вздыхал с некоторым облегчением, но ясно ощущал, что присутствующие оглядываются ему вслед, и впервые в жизни Дартина, у которого до сих пор всегда