Клуб сочинителей эротики. Главы и интермедии. Светлана Богданова

что она все-таки делает в этом Клубе Сочинителей Эротики? Знают ли ее домашние, где она пропадает вечером в субботу? А если она их обманывает? А если она живет двойной жизнью? Если всю неделю она – примерная мать и домохозяйка, а вечером в субботу она говорит, она говорит… Допустим, она говорит, что ходит к психологу. Каждый раз ее муж ей дает на психолога деньги… Нет, у нее же свои деньги, она же сказала, что живет на то, что когда-то заработала сама. Должно быть, на проценты… Но вдруг… Вдруг все-таки есть муж, и он обманут этими ее отлучками, хотя в них ведь, по сути, нет ничего особенного. Каждую субботу она ходит в Клуб Сочинителей Эротики. Там она заряжается, и потом… Потом пишет. Или нет, наверное, после всех этих текстов она возвращается домой и бросается на мужа, а он и рад. Или в полном недоумении…

      В недоумении…

      Что, если представление в цирке окончено? Оно окончено, и люди расходятся по домам. И это представление навсегда меняет их жизни. Они пришли в Эротический Цирк, они побыли там два, или нет, три часа. И эти три часа их изменили настолько, что им уже никогда не стать прежними, им больше не стать теми, кем они были три часа назад. Это как… Может быть, это как тяжелая травма? Нет, мы же избегаем чернухи. Мы посвящаем свои тексты только возбуждающему, только позитивному, такому, что не породит нового де Сада или Захер-Мазоха (хотя почему Председатель так не любит бедного романтичного Мазоха?), но что станет питательным слоем (Председатель говорит, «гумусом») для целого пласта новой русской литературы. В конце концов, у них там, на Западе, был Лоуренс, был Генри Миллер, была Анаис Нин… После их излияний – в случае Лоуренса, ванильно-викторианских, в случае Миллера – почти битниковских, хотя битники, конечно, появились позже, а в случае Нин – порнографических, – после их излияний западная культура смогла себе позволить полную свободу. Набоков с его «нимфетками», Жан Жене с его «морячками», Роб-Грийе с его «революцией в Нью-Йорке», Берроуз с его наркотическими видениями, и так далее, страшно даже вспомнить чудеса конца двадцатого века… Кумиром Максима был страстный, таинственный и очень опасный Федерико Андахази, аргентинский писатель, который умел пугающе сгущавшиеся сумерки из викторианской сточной канавы превратить в возбуждающую сцену, разворачивавшуюся возле роскошного камина. И все же, у Андахази все и впрямь проникнуто мистикой и острой любовью к искусству, хотя и «откровенностей» (которые запрещены для членов Клуба) он не боится. Но что дальше? Что делать им, русским авторам, читающим всю эту переводную литературу и не имеющим даже глагола, чтобы описывать любовь как акт?..

      Люди расходятся по домам. И что? Может быть, его главный герой, который наблюдает все представление от начала до конца, знакомится с кем-то прямо в зале? Да, точно, Кирилл, эстет, оказавшийся здесь случайно, скорее всего, он был обманут, втянут во все это против своей воли, и теперь, обнаружив себя в самом сердце этого извращенного места, оглядывается и не знает, что делать дальше… Хотя, чего стесняться