– Зря он беспокоился, – раздался голос Кете. Мы с Йозефом удивленно воззрились на нее. Сестра смотрела куда-то вдаль, и взгляд у нее был стеклянный. – Король все еще спит, спит и ждет. Зима пока не началась.
Кровь застучала у меня в висках.
– Кто спит? Кто ждет?
Но Кете больше ничего не сказала и просто прошла мимо Йозефа в гостиницу. Мы с братом переглянулись.
– С ней все в порядке? – спросил он.
Я закусила губу, вспомнив, как персиковый сок стекал по губам и подбородку сестры, будто кровь, но потом качнула головой.
– Все нормально. Где маэстро Антониус?
– Прилег отдохнуть. Мама велела его не беспокоить.
– А папа?
Йозеф посмотрел в сторону.
– Не знаю.
Я закрыла глаза. Именно сейчас отец куда-то запропастился! Он и старый маэстро дружили еще с той поры, когда играли при дворе князя-епископа. У обоих эти времена остались в прошлом, только один из друзей пошел дальше другого. Первый закончил карьеру приглашенным оркестрантом при дворе австрийского императора, а второй каждый вечер искал утешения на дне пивной бочки.
Я открыла глаза и заставила себя улыбнуться. Протянула Йозефу починенные смычки, обняла его за плечи.
– Ладно. Пора готовиться к выступлению, так?
На кухне бурлила работа: все пеклось, варилось, жарилось.
– Ты вовремя, – коротко бросила мама и подбородком кивнула в сторону большой миски на столе. – Фарш готов, займись оболочкой. – Сама она стояла у плиты и помешивала партию сарделек в чане с кипящей водой.
Я надела передник и не мешкая принялась начинять фаршем длинную кишку, завязывая узелок после каждой порции – так получались сардельки. Кете нигде не было видно, и я послала за ней Йозефа.
– Отца не видела? – спросила мама.
Я не осмелилась поднять глаз. Наша мама была невероятно хороша: фигура до сих пор сохранила девичью стройность, волосы не утратили блеска, кожа – гладкости. В вечернем сумраке, в неярких лучах рассвета и заката, в золотых бликах свечей все еще можно было найти подтверждение маминой славы не только как лучшей певицы Зальцбурга, но и как признанной красавицы. Однако в уголках ее пухлых губ и на переносице залегли морщины – их прорезало время. Время, тяжкий труд и отец.
– Лизель?
Я покачала головой.
Мама вздохнула. О, сколько всего означал этот вздох: гнев, разочарование, безнадежность, смирение. Она по-прежнему обладала даром выразить любую эмоцию при помощи звука, одного лишь звука.
– Ну что ж, – промолвила она, – будем надеяться, маэстро Антониус не сочтет его отсутствие оскорбительным.
– Уверена, папа скоро вернется. – Я взялась за нож, скрывая обман. Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать. – Мы должны верить.
– Верить! – Мама горько усмехнулась. – Одной верой сыт не будешь, Лизель.
Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать.
– Ты