– Вот, голубушка, настой из свеклы и отвар из хрена. И вареньица маленько. Мало сейгот малины уродилось, – приговаривала Шура, выкладывая баночки и бутылочки на тумбочку рядом с кроватью Серафимы. – Пей больше кипятку и горло полощи. За неделю и отойдёт. Что-то твои «столовские» совсем тебя забыли. Неужто такие все занятые? – не смогла удержаться она, чтобы не осудить людское безразличие.
– Спасибо, Шура, – прохрипела в ответ Плетнева. – Одежду мою найди, на улицу хочу. А с работы Глаша приходила уже два раза, когда тебя не было.
– Какая улица! Вот сдурела, девка! Тебе докторша что сказала? Вот то-то и оно! В том числе и сквозняков остерегаться, – ворчала санитарка. – Одежду принесу, когда оправишься, и голос вернется, – она строго взглянула на Серафиму и вышла из палаты.
Серафима не расслышала, что ответил Никифор. Ей показалось, что парень не понял ее вопроса, чему она даже обрадовалась. Но тот повернулся к ней и будто впервые увидел, оглядел снизу доверху.
– Ты на мне что-то потерял? – недовольно спросила Серафима.
– Ох, простите, ради Бога, – извинился он за свою бесцеремонность. – Нашёл доктора, конечно, нашёл. Прошло уже несколько дней, и я уже забыл об этом, – проговорил Ластинин.
– Хорошо, – сухо ответила Плетнева.
– Никифор. Никифор Ластинин меня зовут, – произнес он, всё отчетливее понимая, что голос, который доносился тогда из палаты, принадлежит именно этой женщине.
И от осознания этого, Никифор вдруг понял, что вряд ли теперь сможет забыть то, о чем он невольно узнал, подслушав разговор этой женщины. Возникшее желание завладеть спрятанным золотом было в нем сейчас настолько велико, что он готов был ради этой цели многое, если не все, изменить в своей дальнейшей жизни. Он почти явственно ощутил, как близок к богатству, лежащему на дне Вандышевского озера.
Оставалась лишь узнать точное место, где его спрятала эта женщина. Никифор не знал и не представлял, как это сделает, но осознание того, что он уже и так многое знает, придавало ему уверенности. Это «многое» казалось ему сейчас чем-то огромным, даже великим жизненным достижением. Сейчас он был, как никогда доволен собой и благодарен судьбе за представившуюся возможность разбогатеть.
И Серафима, не могла этого не увидеть. Расширившиеся глаза и вытянутое от удивления лицо парня выдавали сполна определенный интерес к ее особе, и не остались ею не замеченными.
– Серафима Плетнева, – сухо проговорила она, опираясь на один костыль. – Я из-за взрыва в порту без ноги осталась, – и свободной рукой она похлопала себя по бедру.
– Да? А у меня бабка такая же, вернее бабку так звали, э-э-э зовут. Наверное, живая ещё. Не знаю точно – с войны вот токо, – говоря это, по выражению ее лица он понял, что сказал не совсем то, что следовало.
Ластинин попытался несколько исправить возникшую неловкость, поясняя, что бабке его уж семьдесят с лишним,