– Поди, старина, отдышись да прими скорее рвотного: ведь ты ел обезьяну с мышиными ножками! В некоторые куски было положено слишком много перцу!
Барукко пришёл в себя и стал поправлять съехавший рыжий парик, из-под которого виднелась громадная лысина. Его сморщенное раскрашенное лицо передёргивалось жалкой улыбкой, а полные слёз глаза с упорною злобою впились в лицо Фалетти. Лоренцо смущённо отвернулся: ему казалось, что в эту минуту он почти ненавидит Сильвио. Шут переломил себя и с видом побитой собаки уселся у ног хозяина.
– Ты сердишься, Барукко? – с презрительным удивлением воскликнул Фалетти.
Барукко сверкнул глазами и отвечал с дурацким смехом, в котором звучали слёзы:
– Разве шут смеет сердиться? Это было бы слишком смешно! Сердиться на divino Фалетти! Но если вы di vino, то я не dʼaqua![8]
– Ты режешь, как бритва, Барукко! – весело расхохотался Фалетти.
– Поговорка говорит, что у флорентийцев проницательные глаза и злые языки, – отвечал с ехидным смехом Барукко.
Он усмехнулся и продолжал:
– Проницательность Барукко! Кто не знает её! Да, да, – продолжал шут, помолчав, – ты близорук. Ты не замечаешь, что к тебе идёт самая знатная гостья, сильнее которой нет во всём мире!
Фалетти пожал плечами.
– Что ты мелешь, шут? Разве в такую позднюю пору может приехать ко мне моя невеста, маркиза Беата Бовони?
– Теперь уже светает, – продолжал шипеть злорадно Барукко, – но важная гостья не боится потёмок: она ходит и ночью, заходит и во дворцы и в хижины, и когда она явится, ты, divino Фалетти, бросишь пировать, и все вы…
Он хрипел и задыхался от ярости, но полупьяные гости ничего не замечали.
А Барукко, выпрямившись во весь рост, протянул руку вперёд и зловеще прошипел:
– Эта гостья – Чёрная смерть, синьоры!
Казалось, перед пирующими внезапно разверзлась земля. Гости вскочили и смотрели друг на друга остановившимися от ужаса глазами; кубки звенели и падали на пол.
Только один Фалетти холодно смеялся.
– Где ты её видишь, Барукко? – спросил он.
– Она идёт по холмам Флоренции! Она спускается к нам! Пока она тронула только бедные лачуги, где грязь и нужда, но скоро она придёт и к тебе… Эй, берегись, приятель!
– Я её не боюсь, – равнодушно отозвался Фалетти. – Мы выгоним её красотою и пением, пляской и весельем. Что же вы остановились, красавицы? – крикнул он мавританкам. – Пляшите!
Мавританки опять лениво поплыли, распуская как крылья прозрачные ткани шарфов,