Во дает, хохол!
«Ну ж был денек!» И как еще Первый везде успевал, и все у нас спорилось, и мы подтаскивали контейнеры один за другим к спуску, пока девчонки стесывали ступени и ребристый пол.
А потом – спускали их по одному вниз и там еще волокли по не до конца стесанному полу возможно дальше от спуска.
Стропа. Контейнер. Лед. Волок. Стропа.
И в полночь как-то сразу все кончилось. Спустили два последних контейнера, оставили их в боковом туннеле. Девчонки нам принесли сандвичи и чай, мы уселись прямо на спуске и жрали, едва прожевывая куски.
И только сожрав четвертый сандвич и выпив третью кружку чаю, я получил возможность что-то воспринимать.
– Во всем этом, конечно, виноват я, – говорил Первый. – Я не уделил должного внимания порядку в снабжении, поэтому на базе они все перепутали. Большая часть этого груза могла спокойно прилететь через месяц-другой, за несколько плановых рейсов. А им подвернулись эти самолеты, так они решили, что мы будем только рады. Ладно, пропустим. Но вы все, конечно, молодцы. Это большая честь для меня – быть вашим начальником.
– Это небольшая честь – выезжать на хребтах подчиненных. Причем физически.
Неужели это мой голос?
Первый промолчал, потом вздохнул:
– Вы правы, – прошептал он.
Крупные снежные хлопья начали падать на нас.
– Однако снегопад, – сказал Витторио. – А мы не успели поставить крышу над этим выходом, торопились. Теперь его завалит.
Он тоже был прав.
Утром я еле выполз из спального мешка. Все что могло болеть – болело, урок собственной анатомии был весьма нагляден. Как они называются, эти мышцы над ягодицами? Не помню как, но – болят. И все остальные – тоже.
У входа в санитарный блок столкнулся с Бульбенко. Вспомнил его вчерашнюю выходку. И сильно разозлился:
– Ну-ну, – ответил я на его приветствие. – Генетическую память, значит, развиваем. Ты с ней поосторожней, а то она у вас короткая.
– Да брось ты, – смутился он.
– Не-е-ет, не брось, – все больше злился я. – За собственные слова отвечать полагается! Как и за генетическую память.
Бульбенко отошел в дальний угол, а меня уже несло:
– Сколько у вас там? Хоть восемь столетий наберется? Навряд ли. Ну, хорошо, пусть восемь. А у нас – тридцать восемь! По самому скромному подсчету – тридцать четыре! Понял?
Он, конечно, молчал. Я привел себя в порядок и вышел. Услышал за спиной его торопливые шаги, притормозил – пусть наткнется на меня.
И он-таки наткнулся, потому что я стоял как вкопанный. Перед рыжим медведем.
Этого медведя мы оба рассмотрели хорошо. Среднего размера, темно-рыжий, он стоял на четвереньках и внимательно рассматривал нас, словно задавая вопрос: какого