Затем однажды вечером Смайли заглянул в кабинет к Гиллему и предложил вместе выпить. Мэри не поняла, кто это был, и просто сказала «привет» в своей стильной протяжной манере, скрывающей принадлежность к определенному классу. Когда они вышли из Цирка бок о бок, Смайли непривычно сухо пожелал вахтерам спокойной ночи, и лишь в пивной на Уордор-стрит он сказал: «Меня вытурили» – и больше ничего.
Оттуда они направились в винный бар рядом с Чаринг-Кросс, в погребок, где звучала музыка и никого, кроме них, не было.
– Они дали какое-то объяснение? – поинтересовался Гиллем. – Или это только потому, что ты перестал следить за своей фигурой?
На слове «объяснение» Смайли просто-таки зациклился. К этому времени он уже был порядочно пьян, хотя и держался прилично, но слово «объяснение», пока они неуверенной походкой шли вдоль набережной Темзы, захватило его целиком.
– «Объяснение» в смысле «причина» или «объяснение» в смысле «повод»? – вопрошал он, став похожим не столько на самого себя, сколько на Билла Хейдона, чей довоенный оксфордский стиль полемики в те дни, кажется, был у всех на слуху. – Или «объяснение» в смысле «образ жизни»? – Они если на скамейку. – Они не должны давать мне объяснений. Я могу изложить им свои собственные объяснения, черт побери. И это не то же самое, – подчеркнул он, пока Гиллем заботливо усаживал его в такси, давал водителю деньги и называл адрес, – это не то же самое, что сформировавшаяся терпимость, которая проистекает из желания плюнуть на все.
– Аминь, – сказал Гиллем, глядя вслед удаляющейся машине и полностью отдавая себе отчет в том, что по правилам Цирка их дружба – такая, какой она была – в эту минуту прекратилась. На следующий день Гиллем узнал, что большинство голов полетело, и что Перси Аллелайн вот-вот возглавит Цирк в должности исполняющего обязанности шефа, и что Билл Хейдон, ко всеобщему радостному изумлению, которое,