– А теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из кожи вон лез, изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей много лапши об овечьей ферме неподалеку от Аделаиды и большом особняке со стеклянным фасадом и светящейся надписью «Томас» на главной улице. Она мне не поверила. Она кивала, пропускала все мимо ушей, ждала, пока я закончу очередной пассаж, затем говорила: «Да, Томас», «Нет, Томас» – и переводила разговор на другую тему.
На четвертый вечер он повез ее на холмы, возвышающиеся над северным побережьем, и Ирина призналась Тарру, что она влюбилась в него, и что она работает на московский Центр, и ее муж тоже, и она прекрасно знает, что Тарр тоже в этом бизнесе. Женщина определила это по его настороженности и по тому, как он умеет слушать глазами.
– Она решила, что я – полковник английской разведки, – выпалил Тарр без тени улыбки. – Она то плакала, то через минуту смеялась и, по-моему, была близка к тому, чтобы свихнуться окончательно. То она вела себя как чокнутая героиня дешевого романа, то как красивый, резвящийся, неиспорченный ребенок. Англичане были ее любимой нацией. «Джентльмены», – все повторяла она. Я принес ей бутылку водки, и она выпила половину за полминуты. «Ура, за английских джентльменов». Борис был ведущим, а Ирина его дублером. Это их совместная работа, а в один прекрасный день она встретится с Перси Аллелайном и расскажет ему большую тайну, предназначенную ему лично. Борис «пас» гонконгских бизнесменов и попутно работал «почтовым ящиком» для местной советской резидентуры. Ирина была его связной, изготавливала микроснимки, зашифровывала донесения и «выстреливала» радиограммы в спрессованном режиме за доли секунды, чтобы исключить перехват. Все как в романе, понимаете? Два ночных клуба были местом свиданий и запасным пунктом для связников. Но на самом деле Борису больше нравилось пить, волочиться за танцовщицами и впадать в депрессии, и еще уходить гулять часов на пять, потому что он не мог долго оставаться в комнате со своей женой. Все, что оставалось Ирине, – это торчать дома, плакать или надираться вдрызг и фантазировать, как она сидит вместе с Перси у камина и рассказывает все, что знает. Я дал ей выговориться там, на верху холма, в машине. Я даже старался не шевелиться, чтобы не перебивать ее. Мы смотрели, как сумерки опускаются на гавань, и восходит чудная луна, и крестьяне снуют мимо со своими длинными шестами и керосиновыми лампами. Для полной идиллии не хватало только Хамфри Богарта в смокинге. Я придерживал ногой бутылку с водкой и не двигал ни единым мускулом. Правда, мистер Смайли, честное слово! – воскликнул он с беззащитностью человека, который страстно хочет, чтобы ему поверили. Но глаза Смайли оставались закрытыми, он был глух ко всем мольбам.
– Она разошлась не на шутку, – объяснил Тарр, как будто это произошло вдруг и он не имел к этому никакого отношения. – Она рассказала мне