Об этом рассказывал Йозеф Аполлинарии, но она почти не слушала. У неё был растерянный, рассеянный взгляд и глаза немного косились. Иногда она останавливалась и подолгу, с улыбкой, глядела Йозефу в глаза, и ласковая, будто пьяная улыбка всё ещё незнакомки обескураживала Йозефа.
– А ещё я занимаюсь в музыкальной школе, – так закончил рассказ про себя Йозеф, и Аполлинария вновь одобрительно улыбнулась.
Мимо проехали очередные золотоволосые всадники, обдав путников грязью. Целая улица, забитая библиотеками, кишела любителями почитать. Йозеф поморщился:
– Хоть бы одну кафешечку оставили, или клуб, где потанцевать, – проворчал он.
Из дверей очередного книгоразвала выбегала орава малолетних отщепенцев. Они стреляли из детских мушкетов в воздух, вопили на неизвестном языке что-то воинственное и охотились за гусём в шапке. Этот гусь едва не запутался в спицах свадебного экипажа, спешившего к устью Ивленя, чтобы заключить в узы брака своих пассажиров.
– Что я всё рассказываю, рассказываю, а ты молчишь?
И снова эта дурацкая улыбка. Она даже немного раздражала. С другой стороны, Йозеф уже задумался о влюблённости и о том, как хороша эта Аполлинария. Пускай молчунья и, возможно, необразованный человек, зато у неё тонкая гладкая кость, обтянутая странной шелковистой кожей с рыжими, ни на что не похожими разводами. Йозеф ценил женскую красоту и вполне мог отличить её от уродства. В данном случае уродства почти не наблюдалось. Разве что слегка больше среднего удлинённый женский лоб, что можно было стерпеть.
Йозеф запутался в переулках. Когда вышли на малый Витиеватый, пришлось проползать чуть ли не на карачках. Спутница его только посмеивалась, хотя она стёрла в кровь свои тонкие светящиеся коленки. У Йозефа в переулке едва не застряла голова, а это опасно, ведь говорят: Не пролезет голова, не пролезет и всё остальное. Но обошлось.
Где-то уже почти истлел Балык. Эта хламина. Эта громада. Три-четыре метра размах его мускулистых рук-дубин, рук-стволов, рук-поленьев. Мотоциклисты прикопали его черенками на вертикальном кладбище и оставили на съедение червям. Король умер, да здравствует кто-нибудь ещё. Йозеф поймал себя на мысли, что уже и не помнит точно, как выглядел Балык. Память подъедалась.
Некоторое время лил дождь, и путники встали под эстакадой. Йозеф боялся за торт, как бы чего не испортилось. Цветок давно пришлось съесть, иначе бы всё равно пропал. Мокрые волосы Аполлинарии прилипали к её слегка удлинённому лбу, а белая рубашка ничего не скрывала. Ах-ах. Она сказала:
– Сколько ещё нам идти?
– Нам надо переплыть реку, а я не знаю, какой из мостов ещё работает. Обычно, когда ледоход, все мосты ломаются, но бывает один, его специально удлиняют на несколько сот метров горбом, чтобы можно было по нему идти.
Скрежет