– Сынок, не делай этого больше никогда, Боже упаси!
Но я продолжал шкодничать. В 1944 году у нас однажды ночевал немецкий офицер. Нас он из комнаты выгнал, переночевал и ушёл. А пистолет свой забыл на подоконнике – с ребристой ручкой, тяжёлый такой. Бабушке я решил похвалиться находкой. Она перепугалась, наказала всё, что найду, обязательно ей отдавать.
Пистолет бабушка в подол завернула, спрятала, а тут и немец прибежал:
– Матка, пук-пук? – и пальцем на меня показывает: – киндер, киндер?
Даёт ей понять: не малец ли ваш пистолет утащил? Она в ответ головой машет: ничего, мол, не видела, не знаю… И он ушёл.
***
Однажды, примерно в то же время оккупации, чуть без руки не остался. Мама сварила лапшу, летом на улице, в казане, а я пробегал, как всегда вприпрыжку, мимо и случайно сунул туда руку. Мама хотела быстро с меня рубашку снять и сняла вместе с моей шкурой по локоть.
Где-то она достала гусиный жир (гусей у нас не было) и гусиным же или утиным пёрышком стала мазать обожжённые, оставшиеся по сути без кожи, места. И зажило как на собаке, ни следа от того страшного ожога не осталось…
Да, сколько мама для меня и для всей нашей семьи сделала. Я перед ней в неоплатном долгу…
***
Ещё о войне… Не хотелось бы утомлять читателя чрезмерными подробностями моей военной, если можно сказать так, биографии, но, думаю, наверное, и другим будет интересно то, что осталось в моей детской памяти.
Март, грязь непролазная… Немцы отступают… Наше Ясиново расположено в низине, а с боков – пологие увалы, метров по 150. И к тому же у нас здесь песок, а через речку – чернозем. Говорили даже: тут надо ходить в двух парах сапог – одни на ногах, а другие – в руках, чтобы можно было переобуться, когда один или другой сапог в грязи утонет.
Немцы шли через эту болотину грязные, обросшие, вшивые, в разбитых сапогах и подвязанных шинелях. Откуда знаю, что вшивые? Они костер у нас около хаты, чуть не под стрехой, развели (бабушка ругалась: «Сожжёте нам хату, окаянные») и над этим костром свою завшивленную одежду прожаривали. Раздевались без всякого стыда догола – даже кальсоны снимали, и я помню, как трещали сгораемые в костре вши…
Помню двух быков с ярмом на шее, похоже, бесхозных, потому что шли они сами по себе… И немцам не до них – отступают.
Тогда же впервые автобус увидел – с большими окнами, раздвинутыми занавесками. И в одном – немец бреется, хотя автобус движется – там дорога ровная. Я кричу:
– Мама, мама! Хата на колэсах и немец в окне бреется!
…В семействе нашем было тогда три мужика: я, кот Бун и собака Тарсик. О коте скажу лишь, что прославился он тем, что утащил из кастрюли курицу, которую мама поставила вариться, а взрослые