С раннего утра по широким улицам и узким переулкам к Флавиеву амфитеатру потек разношерстный людской поток – словно бы ручьи стекались в глубокое озеро, готовое принять всех. Из-за тесноты толпа двигалась довольно медленно, и чьи-то частные разговоры становились достоянием всех. Веттий и Гельвидиан передвигались в общем пешем потоке. Лектику они не взяли, поскольку сенатор считал, что пользоваться ею без особой нужды – признак изнеженности. Сам на близкие расстояния всегда ходил пешком, а уж чтобы молодые люди ехали в лектике на соседнюю улицу, и вовсе называл дурным тоном и уделом кинедов. Поэтому лектикой воспользовались только матрона Гельвидия с дочерьми. Сенатор отправился один, а Веттий с Гельвидианом были предоставлены себе. В итоге за краткое время пути до Флавиева амфитеатра Веттий узнал много нового, чего никогда не услышал бы в чинной семье сенатора.
Возле очередного объявления, сообщавшего о гладиаторских боях, невысокий бритый мужичонка, в котором по облику можно было предположить мелкого торговца или трактирщика, сокрушенно вздохнул:
– Эх, что за времена! Всего тридцать пар в день! И это на Плебейские-то игры! В Городе! Как будто в захолустье каком живем…
– Денег жалеют устроители, – отозвался шедший с ним рядом толстяк с красным лицом (Веттий мысленно прозвал его мясником).
– Да нет, это август деньги урезал, – продолжал первый. – Это раньше было – сколько ланиста запросит, столько и платили ему за каждого бойца. Больше выставишь – больше получишь. А сейчас – либо сплавит всякое отребье, либо, если приличных бойцов, так тридцать-сорок пар, не больше. По мне уж лучше второе. Хоть есть на что посмотреть.
– И что ж это августу так не любы наши развлечения? – насмешливо откликнулся третий, чернявый, с плутовато бегающими глазами. – Гнушается нами. На играх и не показывается. Вот и сегодня, бьюсь об заклад, мы его не увидим. Все это для него слишком низко – философ! Если и снисходит до того, чтобы присутствовать в амфитеатре, то читает – где это видано? Или он и нас хочет заставить вместо игр заниматься философией?
Произнеся последние слова, он прыснул со смеху. Разговор велся нарочито громко: видно, говорившие понимали, что их слышат, и наслаждались возможностью публично высказать свою точку зрения.
– Будь ты хоть трижды философ, игры – это наше, исконное… – обстоятельно произнес «мясник». – Отцы и деды наши их уважали, и нам ими пренебрегать негоже!
– Отцы отцами и обычаи обычаями, но с гладиаторами у августа личные счеты, – чернявый понизил голос, однако все, что он говорил, было прекрасно слышно. – Сказывают, августа влюбилась в одного из них, и даже понесла от него ребенка, но совесть ее мучила, и она призналась во всем мужу. Тот обратился к халдеям, а они велели, чтобы любовника августы убить, а она чтобы омылась его кровью и только после этого легла с мужем…
– Чушь! –