– А сейчас говорят, что Вер и на Востоке среди военных действий не оставил своих привычек, – произнес Павел, омывая холеные руки в поданной рабом чаше. – Не случайно известность его охотничьих подвигов в антиохийском предместье Дафне сравнима со славой Каледонской охоты.
– Но и как на военачальника на него нареканий нет, – многозначительно процедил толстяк.
– Ну, с такими полководцами, как Приск, Кассий и Марций Вер, он может спокойно охотиться и дальше, – уверенно сказал Сервилиан. – Воюют-то все равно они. А еще говорят…
– Ах, не надо о политике! – замахал руками Геллий. – Ради нее ли мы собрались?
– Луций Вер был хороший мальчик, – задумчиво произнес Фронтон. – Хотя и не такой, как Марк Аврелий, – тот был сплошной блеск, с самого начала, я искренне жалею, что он как-то отошел от риторики и поэзии. В Луции много жизненных сил, это хорошо, что он на Востоке, война – его стихия. Но изобилие жизненных сил, к сожалению, превосходит в нем силы ума и воли. Я надеюсь, мои слова останутся достоянием присутствующих. Но где вообще теперь сыскать в мире простоты? Разве сами мы довольствуемся жареным мясом без приправ?
– Уж ты-то не довольствуешься, Фронтон? – удивился Геллий. – Ты, кажется, за все время ничего и не съел. Только воду и пьешь, слегка подкрашенную вином. Воздержание в наши дни – удел философов. Вот, у Тавра на обед тоже нередко подавался один горшок египетской чечевицы с накрошенной в него тыквой.
– Не я воздержан, а моя владычица – болезнь, – развел руками Фронтон. – Но если смотреть в целом, я, пожалуй, и не знаю, чьи пиры сейчас могут уподобиться гомеровским?
– Может быть, галльские? – неожиданно даже для самого себя выпалил Веттий, и все взоры устремились на него, а сидевший рядом Гельвидиан ущипнул его за руку.
– О, наш юный гость, если мне не изменяет память, недавно прибыл из Галлии, – произнес Геллий, приглядываясь к нему и близоруко щурясь. Несмотря на близорукость, память у него была отменная: Веттия он видел всего один раз и запомнил. – Уж не доводилось ли тебе самому бывать на них? Не просветишь ли нас?
– Да, мне случалось бывать на их пирах, – взволнованно начал Веттий. – Еще в детстве, с отцом. Они едят, сидя за деревянными столами. Столы у них невысокие, а на землю они бросают охапки сена, чтобы сидеть. На столы кладут хлеб ломтями и вареное мясо, которое варят тут же рядом, в больших котлах. К еде протягивают руки, только когда старший возьмет свой кусок. А пьют они пшеничную брагу, чашу передают по кругу, слева направо, и все пьют из общей чаши. Мне тоже давали попробовать, но мне тогда не понравилось, горько. И они смеялись надо мной. Но вообще они гостеприимные. И чисто у них. Только очень быстро едят, как будто с голоду.
– Ты, должно быть, последователь Корнелия Тацита, ставившего римлянам в пример Германию? – не без иронии спросил его Павел, отпивая вино из своей чаши.
– У каждого народа есть свои достоинства, это несомненно, – ответил Веттий, чувствуя, что его сочли выскочкой, и смущаясь, потому