– Это значит, что ты принцесса, – медленно и раздельно объяснил он. Как маленькому ребенку.
– Я? Принцесса? – я открыла рот от изумления. Это звучало так нелепо, что просто не укладывалось в голове.
– Строго говоря, твой титул звучит как герцогиня Эттерская, принцесса Этерштейна, но.… Да, просто принцесса – более понятно.
– Разве принцессы – это не недотроги в красивых платьях с кружевами? Они умеют петь и танцевать, – я рассмеялась. – Ходят на балы, у них есть слуги…
Я поместила себя в эту картинку и не удержалась от хихиканья.
Отец явно не разделял моего веселья. Напротив, его лицо стало темнее тучи.
– Так и должно было быть, – глухо произнес он. – Ты и должна была расти как принцесса. Получать все самое лучшее. Твоя жизнь должна была сложиться по-другому.
Огонь в его глазах разгорелся с новой силой. Что это – ярость или ненависть? Мне резко расхотелось смеяться, и, не отдавая отчета в своих действиях, я несмело протянула к нему руку. Так хотелось понять его, познать, сделать частью себя. Это была почти физическая потребность, как потребность во сне или воде, и я больше не могла сдерживать ее. Он тут же схватил мою руку, как будто только этого и ждал.
На минуту я ослепла, оглохла и потеряла чувство равновесия, окунувшись в его эмоции. Гнев, стыд, чувство вины, тоска, ярость и ненависть разом обрушились на меня в жуткой какофонии. За сильными и разрушительными чувствами я чуть не проморгала другие – надежду, признательность и воодушевление. Слишком сильно…Мое «Я» забило тревогу. Я теряю себя, я таю!
Тут отец сильнее сжал мою руку, вряд ли осознанно. Но я вынырнула из омута его чувств и омута темных глаз, осознав, что я – все еще я, все еще сижу на диване в кабинете с видом на лес на втором этаже дома в Хейуорде. Держу отца за руку и смотрю ему в глаза. Словно рябь в мутной воде – всколыхнулось и пропало воспоминание о похожем, но забытом переживании. Отпечаток знакомых эмоций вспышкой мелькнул на краю сознания. Мы встречались раньше?
На мучительную секунду я стала своим отцом. Он тяжело переживал последствия принятых решений; разрывался между страстями и долгом; питал отвращение к себе и испытывал муки совести за взятую ответственность. И в то же время был наполнен облегчением из-за возможности обрести надежду; испытывал восторг и воодушевление от увиденного шанса на искупление; находил силы, чтобы испытать умиротворение и нежность. Это мгновение изменило все. Окунувшись в его личный ад, я выбралась оттуда другим человеком.
И перестала относиться к отцу с опаской. Ощутив эйфорию от такой близости, я захотела испытать еще.
– А моя мать? Кто она?
Он все еще держал меня за руку, поэтому я четко уловила вспышку хорошо контролируемого раздражения и презрения, вкупе с уязвленным самолюбием. Это сказало о многом. Разочарование прошило меня холодными иглами.
– Ее зовут Адалинда Ланге, она шведка. Выросла