Александрина же, непутевая дочь своего сумасшедшего города, выходила на прогулку, когда ей хотелось. В одиннадцать вечера так в одиннадцать, в полночь так в полночь, в час так в час. Это потом Катя убедилась, что она очень даже путевая. Многие девчонки возвращались домой совсем поздно – с работы, вечеринок, концертов. И шли себе в одиночестве, даже без подружки. Немыслимая в провинции храбрость. Москвичи вообще не боялись шастать по городу в любое время. А их привычка выскакивать среди ночи в ближайший магазин, не глядя на часы, только потому что засиделись и кола с чипсами кончились, приводила Трифонову в ужас.
Когда соседка впервые пригласила ее гулять ночью, Катя запаниковала и отказалась. Александрина не настаивала, собралась и ушла. Несговорчивая медсестра пробеспокоилась до ее возвращения и решила, что больше одну не отпустит. Пусть Александрина дура, пусть искушает судьбу, но если с ней что-нибудь ужасное приключится, оправданий у Трифоновой не будет. Ведь могла час потратить на человека. Самой полезно было бы размяться. В следующий раз она приказала себе сопутствовать. Дался выход тяжело. Зато сразу все выяснилось про тишь, гладь и благодать столичного центра. После закрытия метро в нем оставались только свои. И своих было очень мало.
Прогулки больше не были обязаловкой. Катя не сходила с ума, если Александрина гуляла сама по себе. И соглашалась пройтись вместе довольно часто. Она перестала бояться ночных улиц. То есть переставала. То есть заставляла себя переставать.
Катя покосилась вправо. Александрина все так же молча шествовала рядом и неудержимо зевала в обтянутый лайковой перчаткой кулак. Снотворное поздней вылазки начинало на нее действовать.
– Давай-ка разговаривать, – милосердно предложила Катя.
– Неужели решилась?
– Деваться некуда. Ты сейчас заснешь посреди улицы, а мне тебя на себе домой нести.
– Что тут нести? Ермолаевский перешли.
– Все равно тяжело.
– Но у меня нет лишнего веса.
– У меня тоже, – вздохнула спутница. – Разве что твой будет. Слушай, ты помнишь, как я переезжала?
– А то, – улыбнулась Александрина. – Явилась утром с вещами, продрыхла два часа. Я начала готовить завтрак, можно сказать шампанское на лед поставила, думала, отметим. Но ты вдруг понесла ахинею про жалость к старикам, детям и дворнягам и умчалась. Я даже оробела.
– Ты? Не смеши, пожалуйста.
– Ну, тогда не оробела. Подумала, что девица не в себе. Вот это точно.
Они вошли в дом и поспешили каждая в свою комнату. Кате хотелось быстрее лечь под теплое одеяло и довспоминать, как она жила после нападения Кирилла, как переехала сюда. Боль и страх, растворенные в ее крови, сконцентрировались наконец в одном месте. Стали уродливым прыщом, который видели все. Его необходимо