– Прекрасная мысль.
– Шампанского?
– Великолепно.
Дэвид принес шампанское и сорвал золотистую фольгу с горлышка прозрачной бутылки.
– «Кристал», – уважительно произнес Николас.
– Или лучшее, или перебьемся, – сказал Дэвид.
– Вот, кстати, – начал Николас. – Мы с Чарльзом Пьюси на прошлой неделе как раз его и пили в «Уилтонс». Я спросил Чарльза, помнит ли он Гюнтера, бестолкового амануэнсиса{27} Джонатана Кройдена. А Чарльз – ты же знаешь, он глухой как пень – как рявкнет так зычно, на весь ресторан: «Да какой он амануэнсис? Вафлер он, вот он кто!» На нас уставились все посетители…
– Ну, тех, кто с Чарльзом, всегда разглядывают, – ухмыльнулся Дэвид; такое поведение было весьма типичным для Чарльза, но только его знакомые понимали, как это смешно.
Спальня Бриджит была отделана веселым ситчиком в цветочек, на стенах висели гравюры с изображением римских развалин. На прикроватной тумбочке лежала «Жизнь в контрастах» леди Мосли{28}, и Бриджит положила поверх нее «Долину кукол»{29}, которую привезла с собой. Она уселась у окна и выкурила косячок, глядя, как дым сочится сквозь крошечные дырочки противокомарной сетки. Снизу донесся возглас Николаса: «Вафлер он, вот он кто!» Наверное, вспоминают школьные годы. Что ж, мальчишки в любом возрасте остаются мальчишками.
Бриджит подтянула ногу на подоконник. Косячок, зажатый в левой руке, грозил обжечь пальцы при следующей затяжке. Бриджит сунула правую руку между ног и принялась ласкать себя.
– Короче, не важно, амануэнсис ты или нет. Главное, чтобы дворецкий был на твоей стороне, – сказал Николас.
– В жизни всегда так, – подхватил Дэвид. – Главное, не что ты имеешь, а кого.
Эта глубокомысленная сентенция изрядно позабавила приятелей, и они расхохотались.
Бриджит легла на кровать, растянулась ничком на желтом покрывале и, закрыв глаза, продолжила ласкать себя. Перед ее внутренним взором мелькнул шокирующий образ Дэвида, но она заставила себя сосредоточиться на воспоминаниях о восхитительном Барри.
Когда работа стопорилась, Виктор нервически щелкал крышкой своих карманных часов. Поскольку звуки чужой деятельности мешали ему сосредоточиться, он предпочитал сам производить шум. Погрузившись в ленивые грезы, он щелкал медленнее, но чем больше досадовал на себя, тем чаще становились щелчки.
Сегодня утром он надел бесформенный свитер в крапинку, приобретенный (после долгих поисков) специально для тех случаев, когда одежда не имеет значения, и честно намеревался начать эссе о необходимых и достаточных условиях идентификации личности. Он сидел за шатким деревянным столом под желтеющим платаном у дома и от жары разделся до рубашки. К обеду он зафиксировал одну-единственную мысль: «Я написал книги, которые обязан был написать, но пока не написал той книги, которую обязаны прочесть другие». В наказание он решил удовлетвориться собственноручно приготовленным бутербродом, вместо