А: Опять ты за свое.
В: А почему они на машинах, чего они кругами-то все ходят? Они что, самые умные? Все это кончится совсем плохо, так ведь? Так или нет?
А: Да.
В: Собственно, как вообще все в этой жизни. Все, что она делала, вышло ей боком. Спасибо тебе, Ас. И вот чего, Ас, тебе не стоит ни о чем беспокоиться.
А: Да я и так не…
В: Никогда и ни о чем вообще. Пока, милая.
А: Ну пока.
Мама (2013/1970)
Мама позвонила мне в семь утра, что было слишком рано для нее. Обычно она встает ровно в восемь и начинает день с кормления кота, завтрака, приема таблеток от давления и сердца и звонков дочерям. Ранний звонок означал: что-то не так.
– Привет, мам, ты уже встала? – спросила я.
– Да, я на ногах с половины седьмого. Твой дорогой братец заезжал сегодня с утра пораньше.
Эта, казалось бы, будничная фраза означала, что с Вимом опять какая-то проблема.
– Приятно слышать, – ответила я, намекая, что понимаю – визит был отнюдь не из приятных.
– Заскочишь сегодня? Я купила тебе сушеных ананасов. – На самом деле это означало: приезжай немедленно, мне нужно тебе кое-что сообщить, и это срочно.
– Отлично, сегодня заскочу, – сказала я. Имелось в виду: я приеду прямо сейчас, потому что знаю, что нужна тебе. – Ну пока, мамочка.
– Хорошо. Пока.
Так мы общаемся друг с другом с 1983 года: у каждой фразы может быть двойное дно, в каждом будничном разговоре присутствует смысл, известный только членам семьи. Мы начали так разговаривать, когда стало известно, что Кор и Вим похитили Фредди Хайнекена.
С тех пор Министерство юстиции установило за нашей семьей наблюдение, и все наши телефонные звонки поставлены на прослушку. Мы были вынуждены научиться особому языку, известному только внутри семьи.
Помимо языка намеков, который мы использовали в разговорах с Вимом, мы изобрели собственный способ обсуждать его дела между собой. Вим опасался представителей власти, а мы опасались Вима.
Поэтому я точно поняла, что хочет сказать мама, хотя любой, кто нас подслушивал, не услышал бы ничего интересного.
Решив кое-какие рабочие вопросы, я поехала к маме. Прожив несколько лет в южной части Амстердама, мама переехала обратно в Йордаан, в центр города, где семья жила раньше и где прошло наше детство. Я знала каждый камень на мостовых между улицами Палмграхт и Вестерстраат, где протекала моя жизнь от рождения в 1965 году до пятнадцатилетнего возраста, когда мы переехали в Стаатслиден.
Раньше Йордаан был рабочим районом – районом городской бедноты, если говорить точно. Его жители называли себя «йордаанскими». Это были своенравные люди, не склонные скрывать свои чувства, но относившиеся друг к другу с уважением – по принципу «живи сам и давай жить другим». Начиная с семидесятых в этом историческом живописном районе стала селиться более образованная молодежь, и в конце концов он стал исключительно популярным местом. По мере прибытия «чужаков» коренных йордаанских становилось все меньше. Маме нравилось жить там в окружении давно знакомых ей людей.
Я припарковалась на улице Вестерстраат и пошла к ее дому. Мама ждала меня у входной