– Это с какой стороны посмотреть. Если от пули прячешься, тогда никакой замполит не поможет, даже если охрипнет. Но, как правило, «за речку» такие не попадали. Хотя… Всякие встречались. Особенно в тыловых частях. Но на передовой ребята были как на подбор.
И вот как раз после Девятого мая сидим мы с дембелями в палатке, песни под гитару, байки травим. И тут заходит замполит полка, говорит: так, мол, и так, нужны добровольцы «на войну». И на меня смотрит в упор. Я сразу понял, что домой мне добраться не суждено. Таким макаром у нас «чистка рядов» происходила. Ненужных партии отсеивали кровью.
Я голоса не подаю, потому что наш комдив – кстати, Паша Грачёв – дал команду, чтобы дембелей «на остриё» не брать. Потому что гибли все как один. Представь, уже письмо домой отправлено, чтобы встречали, а тут похоронка приходит и цинковый ящик. А этот хохол продолжает делать мне нервы, не уходит. Даёт понять, что если откажусь, то партбилет пропоёт мне «Прощание славянки». Вместо него волчий билет получишь, это как пить дать.
И вот он уже поворачивается и собирается уходить. Причём молча, а взгляд гадюки, увидавшей лошадь. Понял я, что кранты не только моему партбилету, но и авторитету. Там закон что на зоне: откосил – считай что опустили. И я говорю замполиту, что пойду «на остриё». А он так, вполоборота отвечает, что нужны двое. Я развёл руками, мол, раздваиваться не умею. Но тут Санёк, мой зёма, меня поддержал, тоже на дембель собирался, Царствие ему Небесное.
Виктор ненадолго прервал свой рассказ и три раза перекрестился. Мы все тревожно молчали, будто ожидая разрыва авиафугаса. Но взрыва не произошло. Просто я снова взглянул Виктору в глаза и заметил, как они опять будто остекленели от набежавшей слезы. Словно стараясь не спугнуть его желание продолжать тему, даже приглушил звучание своей дыхалки.
– В ночь перед операцией я не мог сомкнуть глаз. Вдруг вспомнил, что накануне призыва бабушка дала мне иконку Богородицы с молитвой на обороте. Чтобы не потерять её и чтобы не дай Бог замполит не увидал, я её под обложкой комсомольского билета хранил. А тут, думаю, терять нечего, достал её, становлюсь на колени и начинаю читать молитву:
«Достойно есть яко воистинну блажити Тя, Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего, честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем».
И тут, представляешь, поднялся ветер, палатка зашевелилась, и вдруг как будто яркий свет мне в глаза. Я зажмуриваюсь, боюсь глаза открыть и слышу женский голос. Мягкий такой, задушевный, словно ангельский. Ощущение у меня такое, словно душа выходит из тела и отлетает в рай. Открываю глаза – стоит передо мною женщина в монашеском одеянии. Только не в чёрном, а лазорево-фиолетовом. Исполненная какой-то внутренней красоты и светится вся!
Я не могу оторвать от неё глаз, не могу вымолвить ни слова, а Она перекрестила меня