Тем временем королева-ведьма подошла к окну цвета разбавленного вина и взглянула в волшебное зеркало.
– Зеркальце мое, кого ты видишь?
– Вижу тебя, госпожа. Вижу человека в лесу. Шел он на охоту, да только не за оленем. Глаза его открыты, да только он мертв. Вижу и всех прочих в нашей земле. Кроме одного.
Королева-ведьма прижала ладони к ушам.
В саду, раскинувшемся под окном, больше не было семи черных, кривых карликовых деревьев.
– Бьянка… – прошептала королева.
Окна были завешены и не давали света. Свет хлынул в комнату из неглубокой чаши, поднявшись над нею, будто синеватый пшеничный сноп. Свет этот озарил четыре меча, указывавших на север и на юг, на восток и на запад.
Четыре ветра ворвались в зал, скрылись под тремя арочными сводами, вздымая в воздух хладные огни, иссушая моря, взвихряя серебристую пыльцу Времени.
Руки королевы-ведьмы вспорхнули в воздух, будто свернутые листья, пересохшие губы дрогнули, и королева-ведьма запела:
– Pater omnipotens, mittere digneris sanctum Angelum tuum de Infernis[6].
Свет приугас, засиял ярче прежнего…
И видит королева: там, меж рукоятей четырех мечей, стоит во всей своей мрачной красе ангел Люцифиэль; лицо его скрыто в тени, за спиной златом сверкают распростертые крылья.
– Коли уж ты призвала меня, твое желание мне известно. Безрадостным будет оно. Ты просишь о страдании.
– Тебе ли говорить о страдании, Владыка Люцифиэль, познавший самую жестокую муку на свете? Ту муку, что хуже гвоздей в ступнях и запястьях? Ту муку, что хуже тернового венца, и уксуса на губах, и острой стали в подреберье? Да, многие взывают к тебе ради злых дел, но я не из их числа. Я понимаю твою истинную природу, сын Божий, брат Сына Божия.
– Что ж, ты узнала меня. Я исполню то, о чем ты просишь.
И с этими словами Люцифиэль (именуемый некоторыми Сатаной, Князем Мира Сего, однако ж, по замыслу Божию – левая длань, шуйца Господа) призвал с небес молнию и поразил ею королеву-ведьму.
Ударила молния королеву в грудь, и рухнула королева замертво.
Сноп света, поднимавшийся над чашей, озарил золотые глаза Ангела, и, как ни ужасен был взор их, они были полны сострадания. Миг – и четыре меча разлетелись вдребезги, и Люцифиэль исчез.
А королева-ведьма с трудом поднялась с пола. Вся красота ее исчезла, как не бывало. Прекрасная королева превратилась в дряхлую слюнявую старуху.
Сюда, в чащу леса, солнечный свет не проникал даже в ясный полдень. В траве там и сям виднелись цветы, но все они были бесцветны. С черно-зеленой крыши над головой свисали тенета густого, зеленоватого полумрака, в котором порхали бабочки-альбиносы да трепетали, точно в горячке, мотыльки. Стволы деревьев были гладки, словно стебли подводных трав. Здесь среди бела дня порхали летучие мыши и птицы, тоже считавшие себя летучими мышами.
И был здесь склеп, поросший мхом. Кости, выкатившиеся наружу, лежали в беспорядке у подножья семи корявых карликовых деревьев. Да,