Матрена Антиповна обрадовалась, засияла вся. Она ласково следила за ним. Гость подошел к окну и распахнул створки. Свежий воздух ворвался в неуютную большую комнату.
– Ну, здравствуй, Антиповна! – поклонился Григорий жене брата. – Ты что ж, милая, залежалась? Надо на солнышко да в садик пройти. Скушай яблочко! – Он протянул ей румяный плод.
– Милый ты мой, дорогой! – благодарно прошептала она. – Спасибо, не забыл! Ни садик, ни ветерок не помогут мне. Да и кому я нужна больная? Вот бы скорее смерть пришла!
– Ну, ну, не греши перед Господом! Успеем, все уберемся на погост. Ты вот что, борись с хворью, не поддавайся ей.
Приятно и успокаивающе звучала его речь. Большими радостными глазами смотрела она на гостя и расспрашивала про семью.
– Небось не до радостей, все заводы ставишь? – внимательно посмотрела больная на Григория.
– Все не захапаешь, – спокойно отозвался он. – Строю на Бисерти один, да и то измаялся. Вот на Волгу плавал, хорошо на реке. Дышится-то как, просторы!
Он с воодушевлением рассказывал ей о рыбалках, о волжских городах, о пристанях, заваленных плодами.
В комнате потеплело от нагретого за окном воздуха. Больной стало лучше от ласковых слов. Она благодарно пожала ему руку.
Григорий пробыл с ней до вечера и распрощался. Уезжая, он отозвал старшего брата в сторонку и укоризненно сказал:
– Послушай, Прокопушка, моего совета: переведи Антиповну в другую, светлую комнату. Зачахнет она у тебя, как слабое деревце!
Прокофий отмахнулся от просьбы.
– У меня и без нее хлопот много! – строго сказал он.
Григорий опечаленно опустил голову. Да, трудно было ладить с братцем!
Он не остался ночевать и с первыми звездами выехал из Невьянска.
Только дядя-паралитик быстро сошелся с племянником Прокофием Акинфиевичем. Занимал Никита Никитич по-прежнему полутемный кабинет отца. Здесь он отсиживался в зимние томительные вечера.
Глубокий снег укрыл хмурые уральские леса и каменистые горы. С востока, из сибирских степей, пришли лихие метели. В глухую ночь ветер завывал в трубе; по слуховым прозорам, скрытым в стенах, шел таинственный гул. Потрескивали сальные свечи, озаряя тусклым светом изношенные лица дяди и племянника. Они сидели друг против друга, состязаясь в выдумках.
С глухой зимней поры они пристрастились к петушиным боям. Неуклюжий, но сильный Охломон приносил отобранных петушиных бойцов. И начиналось кровавое состязание.
В круге, опоясанном холщовым барьерчиком, насмерть бились разозленные птицы. По горнице летал выщипанный пух, на чистые дубовые половицы стекали капли крови.
Склонившись над барьерчиком, сидели дядя и племянник и наслаждались зрелищем. Прокофий, сняв колпак, утирал им пот с узкого лица. Мягкие жидкие волосики прилипали к мокрым