В яркий солнечный день хожалый мужик Охломон вывез своего больного господина на крыльцо. С высоты его Никита Никитич в напряженном ожидании вглядывался в убегающую вдаль дорогу. Обряжен был старик в вишневый бархатный халат с кружевами и мурмолку, расшитую золотом.
– Чуешь, ныне к нам прибудет новый хозяин? – оживляясь, обратился Демидов к хожалому.
– Чую, батюшка Никита Никитич! – покорно отозвался тот, склоняясь над креслом-возилом.
– А то чуешь, что новый хозяин – продувной и шельмец? – допытывался паралитик. – Чего доброго, он сгонит нас со двора!
– Что вы, батюшка! – подобострастно отозвался Охломон. – Не допустит этого любезный Прокофий Акинфиевич. Притом, слава тебе господи, и вы в силе – телесной и денежной. У вас и своих заводишек хватит на полцарства!
– То верно! – стукнул посохом о половицу крыльца Никита и ястребом поглядел на мужика. – Хвала богу, понастроил батюшка заводов и на мою долю. Но знай, холоп, – нет для меня краше завода Невьянского!
– Сударь-батюшка, а кому не красен наш Невьянск… Ой, никак машут? Едет! Едет! – заорал вдруг Охломон.
Демидов прищурился; солнце ударяло ему в лицо. Он взмахнул платочком, и в ту же секунду рявкнули медные пушки. На колокольне зазвонили колокола. Из хором выбежали слуги.
– Едет! Едет! – закричали на дозорной башне.
– Едет! Едет! – закричали на дороге, у ворот и во всех закоулках завода.
И на зов, как бурлящие ручейки, на площадь стали сбегаться работные, женки, холопы. Все с напряжением глядели на пригорок, ждали появления экипажа.
Никита Никитич нетерпеливо постукивал посохом. Позади жарко дышал хожалый. С каждой минутой росло томительное напряжение. Вот на гребешке холма вырос всадник, задымилась пыль.
– Казак! Передовой казак! – закричали на площади.
В ответ на звоннице еще яростней забушевали колокола.
Еще раз ударили пушки, и эхо выстрелов раскатилось продолжительным ревом.
И, как бы по зову их, на холме возникло видение: высокая колымага, оранжево засверкавшая на полуденном солнце. Странные кони, запряженные цугом, повлекли ее вниз по скату. Впереди запряжки бежали скороходы, потные, в пестрых одеждах, и кричали:
– Пади, пади! Прочь с дороги!
Никита Никитич вытянул гусиную шею и зорко глядел на приближавшийся кортеж.
Палили из пушек, великий грохот катился по горам. Неистово звонили колокола.
– Но что это за кони? Что это за слуги? Уж не наваждение ли? – смущенно озирался старик Демидов на дворовых.
Работные, женки и ребятенки таращили глаза на невиданное зрелище. Спустившись с холма, вслед за скороходами на заводский двор вкатилась огромная тяжелая колымага, окрашенная в ярко-оранжевый цвет. Цуг состоял из диковинных коней: в корню были впряжены два крохотных конька, а два огромных битюга