– Рядом с нашим имением Н-ской губернии находилось и находится до сих пор богатейшее имение Приселовых. Владельцем его являлся отставной гвардии ротмистр Петр Илларионович Приселов, человек женатый, имевший всего одну дочь Наталию. Жили они открыто, роскошно, богато. Мы водили домами самую дружескую хлеб-соль. Я был старше Наталии Приселовой ровно на пять лет.
Оба – подростки, мы были настоящими друзьями детства, играли, возились летом в великолепном парке, иногда даже дрались… Частенько до нас долетали отрывистые фразы из бесед наших родителей: «Эх, славная парочка! Впоследствии хорошо бы окрутить их». Вскоре, однако, посыпались несчастья. Скончалась от тифа мать Наташи, госпожа Приселова. Не прошло и года, как Наташа сделалась полусиротой, как вдруг новое горе обрушилось на ее бедную головку: на охоте ее отец, Петр Илларионович Приселов, опасно ранил себя выстрелом из ружья и через четыре дня, в тяжелых мучениях, скончался. Перед смертью он успел сделать духовное завещание такого рода: все свое состояние, движимое и недвижимое, он оставляет своей единственной дочери Наталии. Опекуном ее, и позже – попечителем, он назначает своего родного брата Николая Илларионовича Приселова. Наталия по окончании института должна поселиться в доме дяди-опекуна. Все огромное состояние, свыше миллиона, она имеет право получить от опекуна-дяди не ранее или ее замужества, или достижения совершеннолетия.
В это время Наташа кончала Н-ский институт, я – Н-ское привилегированное учебное заведение. Сначала мы виделись довольно часто: на балах, в спектаклях-концертах. Детская дружба перешла мало-помалу в любовь. Мы полюбили друг друга со всей красотой и силой первой молодости.
Несколько времени тому назад Наталия Петровна, окончив институт, поселилась в доме опекуна-дяди. Я стал бывать там, но с каждым разом замечал, что опекун-дядя относится ко мне явно враждебно. Причина такой холодности для меня была совсем непонятна. Ведь ему отлично были известны те дружеские отношения, которые связывали наш дом с домом его погибшего брата. Дальше – больше, мне чрезвычайно тонко, но вместе с тем и чрезвычайно категорически дали понять, что мои дальнейшие посещения нежелательны. Для меня это было неожиданным ударом. За Наташей был учрежден удивительно бдительный надзор, так что нам очень часто не удавалось обменяться и двумя словами. Около нас неизменно кто-нибудь торчал. За последнее время я стал замечать, что Наташа выглядит совсем больной. Вялая, апатичная, она произвела на меня несколько раз впечатление человека, пораженного серьезным недугом… На мои вопросы, что с ней, она отвечала, что сама не знает, что с ней делается.
– Так, слабость… головокружение…
– Но отчего же, отчего же? – допытывался я, с мучительной тоской и тревогой вглядываясь в дорогие мне черты лица.
– Право, не знаю, милый… – тихо, чтобы никто не слыхал, отвечала она.
А вот недели две тому назад, когда я приехал, меня прямо уже не приняли.
– По случаю болезни барышни никого не принимают, – проговорил лакей, захлопывая перед моим носом массивную дубовую дверь.
И в течение десяти дней