– В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй бог, какой горячий свидетель!
Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.
– О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? – ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.
– Да вот… о милейшем ротмистре… – ответил Путилин, садясь в карету.
Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.
Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне:
– Твое мнение, доктор?
Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами… Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблюдать.
Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивительности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.
– Мне приходится только присоединиться к мнению моих коллег, – с дрожью в голосе ответил я. – Какое подлое изуверство!
– Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?
– Судя по отпечатку на ее лице невыносимых физических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.
– Чем сделаны эти раны-проколы?
– Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила…
С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, перед моими глазами стояло страшное лицо девочки.
Подойдя к одиночной камере заключенного преступника Губермана, провинциальный коллега великого сыщика сказал ему:
– Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канцелярии.
С протяжным скрипом открылась перед нами дверь камеры.
– Вы стойте в коридоре, у дверей… – обратился Путилин к надзирателю и двум конвойным солдатам.
При нашем входе человек, сидевший в позе глубокого отчаяния на табурете перед привинченным к стене столом, испуганно вздрогнул и быстро встал.
Это был Губерман, тот страшный изверг естества, которому молва и судебное следствие приписали такое жестокое преступление.
Невысокого роста, коренастый, уже пожилых лет, он обладал лицом далеко не симпатичным. Что-то алчное сверкало в его узких глазах, в которых застыл теперь и большой испуг.
– Здравствуйте, Губерман! – произнес великий сыщик, подходя к нему и не спуская с его лица пристального взгляда.
Еврей-дисконтер молча поклонился, с недоумением глядя на Путилина.
– Я – Путилин.
Лишь только мой друг назвал себя, как ростовщик вздрогнул. Его словно качнуло.
– Вы – Путилин?! Знаменитый Путилин? – пролепетал он.
Я заметил, как краска бросилась ему в лицо, но вместе с тем какая-то радость сверкнула в его глазах.
Путилин усмехнулся.
– Оставляя