Убедившись, что он не заперт, Пеппо остановился и зачем-то вновь ощупал кольцо на пальце. Оно подспудно пугало его… Намного больше, чем бархатный кошель с серебром.
Обо всем этом еще предстояло подумать, но Пеппо чувствовал, что избегает воспоминаний о том страшном вечере. О скрипе моста, срывающемся голосе монаха Руджеро. И этих двух сухих и гулких выстрелах…
Да, об этом необходимо было подумать, но мысли не упорядочивались, не становились в цепочки. Все они упирались в глухой порог, за которым стояло лишь одно единственное осознание: из-за него снова погиб человек. И пусть этот человек долго был ему врагом, пусть Пеппо так и не успел понять, кем тот собирался стать ему, сейчас он чувствовал, что эта новая смерть легла на его плечи новым камнем. Вот таким же гладким и холодным, как этот…
Пеппо провел ладонью по дверце шкафчика, с бессмысленной сосредоточенностью ощупывая каждую линию. Сколько бы он ни бегал от этих вопросов, их однажды придется себе задать. Он всегда старался держать в рамках своего понимания все события в своей жизни. Объяснения могли быть какими угодно – верными или нет, обнадеживающими или беспросветно-мрачными. Но они непременно были. И темная бездна вокруг обретала подобие границ, законов и очертаний, руководствуясь которыми можно было выживать. А сейчас Пеппо завис в безликом вакууме, не зная даже, вверх или вниз головой он находится.
В тот вечер инквизитор настиг его, и в этом не было ничего странного – однажды это непременно случилось бы. Но вскоре простая и понятная ось событий лопнула, будто перетершаяся тетива. Отец Руджеро толковал ему что-то нелепое… Оно было бы даже безумным, не будь таким до странности понятным, а местами даже… правильным. Он называл себя лжецом и еретиком. Хотя, впрочем, в это Пеппо охотно бы поверил. Он называл Пеппо пророком, способным изменить мир, и это было уже совсем странно. Но он предлагал избавить род людской от гнета религиозной тирании и подарить ему некую новую веру… Веру в какого-то совсем другого Бога, незнакомого Пеппо, но притягательно разумного и человечного.
Оружейник невольно ощупал голову, где под волосами все еще напоминал о себе болезненный след удара. Ему, уличному прощелыге, несколько месяцев, как научившемуся писать собственное имя, только и примерять терновый венец…
Но если это бред, то как быть со всем прочим?
Что за ангел-хранитель выудил его из грязной воды? Оплатил врача? Рассчитался за постой? Кто бы он ни был, а Пеппо уже почти здоров, и даже камиза похрустывает чистотой, хотя по всем законам логики его объеденный крабами труп должна была бы выловить утром береговая охрана…
Пеппо медленно и глубоко вздохнул, пытаясь унять бешеный сердечный бой. Отчего-то радоваться своей невероятной удаче не получалось. Он не верил в чудеса… В ангелов-хранителей,