Большой двор у римских казарм был полон солдат, занятых своими делами. Кто-то нес воду в большом пифосе, кто-то переворачивал сохнувшие на солнце матрацы. Посреди двора конюх прихорашивал взнузданного коня. Тот взбрыкивал и норовил укусить. Шаул чуть прикрыл рукой глаза, ослепшие было от яркого света. Сухими горячими пальцами он вытер взопревший лоб, сложил руки на груди и глубоко задумался.
Расследование, которое ему поручил Синедрион, – выявить зачинщиков среди секты христиан – только началось, а он уже был выбит из колеи беседой с матерью казненного преступника. Почему ему показалось, что Мирьям не лгала? Почему он поверил ей? Нет. Вздор. Побывав среди сумасшедших, начинаешь думать, как они, и в скором времени становишься таким же, как они. Но что же его так терзало? То ли правда, сказанная женщиной, – та правда, которую знал только он. То ли внутреннее ощущение какой-то чудовищной несправедливости, на стороне которой он служил…
Но к делу! Рав Шаул стряхнул с себя бремя раздумий и вошел обратно в дом.
Иосиф из Арифматреи, богато одетый мужчина средних лет с коротко стриженной седой бородой, уже ждал его, сидя за столом. Шаул быстро прошел мимо него и сел в свое курульное кресло.
– Кто взял тело Иешуа из вашего склепа? – не приветствуя уважаемого жителя Иерусалима, спросил молодой раввин.
– Я не знаю.
– Мне сказали, ты честный человек, – Шаул сидел напротив Иосифа, широко положив расслабленные руки на столешницу.
Иосиф тоже был членом Синедриона, но особое положение «дознавателя» позволяло Шаулу вести себя, мягко говоря, бестактно.
– Что ты хотел от меня услышать? – поднял брови арифматреец.
– Синедрион хочет услышать правду о казненном преступнике.
– Их было трое.
Иосиф не лгал. Действительно, рядом с Иешуа на крестах умирали еще двое – Гиста и Десма. Но они, в отличие от учителя христиан, были настоящими разбойниками.
– Не зли меня, уважаемый человек! – начал заводиться Шаул. – Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Иешуа! Меня интересует только он. Сегодня не накажут за правду. Говори!
Иосиф смотрел на Шаула, как старый мастер на подмастерье, которому дали власть в мастерской на один день.
– Почему ты снял тело преступника Иешуа с креста в день Шаббата? – стал напирать на допрашиваемого Шаул.
– Шаббат – праздник семьи. Я – уважаемый и любимый отец семейства. Неужели я не мог поступить в такой день по велению сердца? Иудеям не чуждо сострадание. Или ты забыл? К тому же мне было разрешено…
– …И положил тело смутьяна у себя, в фамильном склепе? – с сарказмом спросил тарсянин.
– Перед смертью равны все. Перед Богом – нет.
Молодой раввин почувствовал, что нить расследования опять