Интеллектуальная история России: курс лекций. Сергей Реснянский

власти и значительной части российской интеллектуальной элиты нужны были примеры «похвального» исторического опыта. В новом социокультурном пространстве возникла потребность создания «нужной» для Империи идентичности, и не случайно в России историописание становится государственным занятием. Но поскольку никакая идентичность «не является естественно заданной, – замечает Л.П. Репина, – то она должна вырабатываться чрез усилия интеллектуалов, политиков и общественных активистов»[305]. Происходит актуализация барочных сюжетов московских, украинских и польских текстов. Эти тексты вносил в современность не только Ломоносов, но он стал последовательно проводить политику отбора уже известных и создания новых элементов прошедшего. Тем самым, его работа над прошлым была иной, нежели того требовала зарождающаяся научная практика. Именно с ней он и развернул спор, в котором пытался отстоять старые московские, украинские и польские социальные представления и сконструировать новую «нужную» историческую память россиян.

      Можно отметить, что дискурсивная практика Ломоносова носила не научный, а социальный характер. С такой практической историей, как подчеркнул Кроче, полемизировать нельзя[306]. Что имел в виду известный итальянский ученый, вынося такой приговор? Конечно, отношение к самой истории и выбор цели, ради которой создается та или иная конструкция прошлого. Нельзя полемизировать с «другой» историей, так как принципы ее организации совершенно не соответствуют принципам «иной» истории. В XVIII в., пишет Джон Тош, в то время как социальная память продолжала создавать интерпретации, удовлетворяющие новые формы политических и социальных потребностей, развивается подход, состоящий в том, «что прошлое ценно само по себе и ученому следует, насколько это возможно, быть выше политической целесообразности»[307]. Эта «иная» история и становится со временем классической европейской историографией. Сложились две историографические культуры, которые формировались средой и разным пониманием ценностей. Каждая из них выполняла социальные функции, но если в историографической культуре, которую представлял Ломоносов, социальные функции историописания доминировали над научными, то историографическая культура, носителем которой выступил Миллер, признавала приоритет научной функции перед социальной.

      Практика изучения истории у представителей научно ориентированной историографической культуры несла в себе черты рационализма, и именно она закладывала основы нормативного для того времени образца исторического исследования и комплекс правил оформления исторического письма. Реакция некоторых просвещенных читателей на историописание Ломоносова демонстрирует, что уже начиная с XVIII в.