Целеполагание Ломоносова иное. Что «соплетать», а что «не соплетать» у него подчинялось формуле «не предосудительно ли славе российского народа будет»[296]. Свою роль историописателя он оценивает как великий труд: «велико есть дело». Исследователь говорит прямо, что его задача не повествование о прошлом, а конструирование национальной идентичности посредством соединения прошлого и настоящего: «пренося минувшие деяния в потомство и в глубокую вечность, соединить тех, которых натура долготою времени разделила». У русского ученого присутствует полная уверенность в том, что какой он сконструирует историю своего отечества, такой она и будет.
Ломоносов, конечно, говорит об объективности: «твердо намеряюсь держаться истины и употреблять на то целую сил возможность», но его практическое отношение к истории ставило «истину» в зависимость от иного – «соблюсти похвальных дел должную славу»[297]. Ученый не считал приемлемым, чтобы русский читатель знакомился с периодами истории своего государства, разрушающегося под воздействием внутренних смут и поэтому привлекал сановников к запрету публикации такой истории[298]. Не случайно, что при подготовке его работы «Древняя российская история» к изданию А.Л. Шлёцер вынужден был откорректировать обращение «К читателю» и вместо слов, что Ломоносов собрал «всё (здесь и далее курсив наш. – С.М., С.Р.) к объяснению оныя служащее», поставил «что ему полезно казалось к познанию России прежде Рурика»[299].
Русский ученый возложил на себя определенную социальную функцию и ответственность за отбор, сохранение или забвение исторических сюжетов. По сути, Ломоносов реализовывал так называемую политику памяти, которая определяла, «какое прошлое достойно сохранения, а какое – забвения»[300]. Подобное отношение к истории Бенедетто Кроче назвал «практическим», где история и доминирующая над ней практическая цель в итоге превращаются в единый практический акт историописания[301]. Реймон Арон, говоря о различных историях, базирующихся на интенции автора и на его отношении к конструируемому прошлому, в