Бельканто. Энн Пэтчетт

нужное время выйдет на свободу. Обязательно. Она улыбалась, когда парень открывал перед ней дверь туалета. Она даже не удивилась бы, войди он за ней следом. Но он не вошел. Она заперла дверь, села на стульчак и разрыдалась. Намотала волосы на ладони и, громко, судорожно всхлипывая, прикрыла ими глаза. Будь проклят ее агент, который убедил ее, что ради таких денег стоит согласиться на это выступление! Шея ее затекла, Роксана Косс чувствовала, что находится на грани простуды, да и попробуй не простудись, проведя целую ночь на полу. Но разве она не играла Тоску? Разве она не прыгала несчетное число раз со стены замка Сант-Анджело? Играть Тоску тяжелее, чем спать на полу. После освобождения она будет петь только в Италии, Англии и Америке. «Италия, Англия, Америка», – она повторяла эти три слова снова и снова, пока не овладела собой и не перестала плакать.

      Сесар, вооруженный мальчишка, который ждал ее в холле, не ломился в дверь, чтобы поторопить, как поступали с другими гостями. Он прислонился к стене и воображал себе, как она склоняется сейчас над краном, как полощет рот, как моет лицо и руки маленьким кусочком мыла в форме морской ракушки. Мысленно он все еще слышал ее пение и, чтобы скоротать время, даже пытался напевать запомнившиеся слова: «Vissi d’arte, vissi d’amore, non fece mai male ad anima viva!»[2] Удивительно, как четко отпечатались эти звуки в его сознании. Да, она не торопится с умыванием, но что можно спрашивать с такой женщины? Она подлинный самородок. Ей нельзя мешать. Когда она наконец вышла из ванной, ее рука на ощупь была чуть влажной и волнующе-прохладной. «Vissi d’arte», – хотел он ей сказать, но не знал, что это значит. После того как он проводил ее на место возле рояля, увели аккомпаниатора, но тут же возвратили обратно. Он выглядел значительно хуже остальных гостей: мертвенно-бледное лицо, красные глаза. Хильберто и Франсиско, самые крупные из бойцов, крепко держали его с двух сторон и буквально волочили за собой. Все решили, что он попытался совершить побег через окно или дверь, и его скрутили, но, когда аккомпаниатора довели до места и отпустили, ноги у него подогнулись, точно бумажные. Он рухнул на пол без чувств. Террористы что-то объясняли Роксане Косс по-испански, но она по-испански не понимала.

      Она слегка приподнялась, не зная, можно ли ей садиться, поправила его ноги. Аккомпаниатор был крупным человеком, не массивным, но высоким, и ей пришлось повозиться, чтобы уложить его как следует. Сперва Роксана Косс подумала, что он просто прикидывается. Она слышала, что в подобных ситуациях некоторые заложники притворяются слепыми, чтобы ускорить свое освобождение, однако вряд ли возможно нарочно так побледнеть. Голова аккомпаниатора, когда она его трясла, безвольно моталась из стороны в сторону. Один из официантов, лежавший рядом на полу, вытащил руки несчастного из-под туловища и уложил вдоль боков.

      – Что с тобой? – прошептала она. Мимо протопали грязные ботинки. Она вытянулась рядом с аккомпаниатором и сжала пальцами его запястье.

      Наконец он пошевелился и вздохнул, затем повернулся