– Предупреждаю, я не принимаю противозачаточных.
– Как удачно – я хочу тебя оплодотворить.
– Прекрати, я возбуждаюсь!
– Мои гаметы стремятся к твоим яйцеклеткам.
– Продолжай…
– Мои гонады высвободят 300 миллионов сперматозоидов, и они устремятся к твоим фаллопиевым трубам…
– О, черт…
– Я похож на человека, который трахается ради удовольствия?
– А-а-а-ах, сейчас… сейчас, улетаю!
– Погоди, и я, я тоже!
Девять месяцев спустя… Лу родилась так стремительно, что мы даже не успели переехать. Я подстегиваю рассказ, чтобы побыстрее закончить: тема этой книги не жизнь, а НЕсмерть. Завести ребенка, когда тебе стукнул полтинник, значит попытаться исправить «спущенный» сверху сценарий. Обычно человек рождается, женится, размножается, разводится, а в пятьдесят уходит на отдых. Я ослушался программы, заменил пенсию репродуктивным периодом.
В вечер рождения нашей детки Давид Пюжадас[68] объявил в вечернем выпуске новостей Le Journal de 20 heures[69] на канале France 2, что продолжительность жизни французов «застряла» на семидесяти восьми годах. Мне, таким образом, оставалось жить двадцать шесть лет. Леоноре было двадцать шесть, и мы оба знали, что двадцать шесть лет пролетят за пять минут.
Двадцать шесть лет = 9490 дней жизни. Нужно было смаковать каждый из них – от рассвета до заката, как делает выпущенный из тюрьмы человек. Я должен был жить так, словно заново рождался каждое утро. Смотреть на мир глазами малыша, будучи по сути своей старым драндулетом. Мне нужно было бы изобрести календарь Пришествия с 9 490 открывающимися окошками. Каждый минувший день – это минус один день из 9490 дней, отделяющих меня от Ответа. Я научил дочь семейному розыгрышу – переворачивать в подставке скорлупку съеденного яйца всмятку. Лу притворяется, что даже не начинала есть свое яйцо, я сержусь – понарошку. Она разбивает скорлупку ложечкой и показывает мне пустоту, а я делаю вид, что потрясен. Мы смеемся, каждый ломает комедию: Лу старается поверить, будто провела меня, я изо дня в день изображаю удивление. Разве этот маленький сизифов фокус не есть метафора человеческой жизни? Переверни скорлупку и сделай вид, что это смешно. Стареть – значит смеяться над анекдотами с бородой.
Мой страх смерти смешон. Пора признаться: мой нигилизм – это поражение. Я всю жизнь смеялся над жизнью и превратил иронию в бизнес. Я не верю в Бога, потому и хочу пережить себя, уцелеть. Я – нигилист с двумя детьми и вынужден с гордостью и смущением признать, что продолжение жизни – самая важная цель в моей жизни ведущего теледебатов и режиссера сатирических фильмов.
Есть два сорта нигилистов: самоубийцы и «производители». Первые опасны, вторые трогательны. Необузданные нигилисты сумели подорвать мой салонный пессимизм. Как если бы мыслитель Эмиль Чоран[70] умер не от болезни Альцгеймера, а стал жертвой джихадистов. Не прощу исламистов за то, что выхолостили насмешку,