И еще многое, многое, многое другое…
Вступление
Памятник
Если у нас чего-то много, то говорят: как грязи. А уже ее-то у нас!..
Раньше памятников Владимиру Ильичу было как этой самой грязи… А потом они стали как-то незаметно исчезать.
Однажды мне довелось увидеть, как это происходило. И даже поучаствовать в процессе.
Бабка оставила мне в наследство домик в деревне. Деревня называлась Тамаркино. Местный краевед Егорыч связывал это слово с искаженным Тамерланкино.
Якобы когда-то в далекие годы проходил здесь Тамерлан со своим войском. Во время постоя наложница одного из воинов родила девочку. Воин не захотел идти дальше, отпросился у командира и остался с подругой и ребенком.
Вот так и образовалась деревня, которая благополучно дожила до наших дней. А от того времени остались лишь название да камень, на котором якобы сидел сам Тамерлан.
Вот такая романтическая история!..
Мечтательный у нас народ. Обожает сказки. Наложница… Ребенок… Сидел на камне…
В ребенка верю. Сразу и безусловно. У воинов это не заржавеет. А насчет остального…
Законных-то жен бросают. А тут какая-то временная подруга, спутница походов сбила мужика с воинского пути. Увольте!..
Сидел ли Тамерлан на голом камне? Сомневаюсь. Он же царь! Хан! У него что – кресла или, на худой конец, стула не нашлось? На холодном камне только простатит наживать.
Словом, приукрашивал Егорыч действительность. Выдавал желаемое за реальное. Впрочем, когда с ним вступали в спор, он обижался, ярился и пугал всех:
– Я скажу. Я все скажу.
Знание свое он скрывал тщательно. Но как-то не удержался и поведал:
– Есть тайный факт.
– Что за факт?
– Дочь наложницы была вовсе не дочерью воина.
– А чьей же?
– Дочерью самого Тамерлана!
– Что?
– А то! Предание сохранилось. Из уст в уста передавалось.
– Зачем же так – оральным способом?
– А царское самодержавие? А советский строй? Вмиг бы обрубили цепочку.
– Может ты и есть потомок? – смело предположил я.
– А то! Похож? – с надеждой в голосе спросил он и приосанился.
При этом в противогазной сумке, висящей на боку, с которой он не расставался никогда, что-то стеклянно звякнуло.
– Знаешь, Егорыч, я как-то и с оригиналом не очень знаком, – уклонился я от прямого ответа.
– Знаю, не похож, – тяжело вздохнул краевед. – Это потому что по материнской линии.
Я не стал с ним спорить. Но, думаю, не было там никогда никакого Тамерлана, а деревню назвали в честь Тамары Ивановны – многолетнего бессменного председателя сельсовета – невысокой кряжистой женщины, шумной и горластой, с неизменной папиросой в зубах. В лесбопаре она была бы идеальным мужем. Если бы в деревне, разумеется, практиковали однополую любовь.
Деревенский памятник Владимиру Ильичу стоял возле сельсовета. Когда я проезжал мимо, около него суетились люди.
Два аборигена – братья Трясучкины – накинули на бетонный торс вождя веревку и рывками сдергивали его вниз. Руководила ими сама Тамара Ивановна.
– Раз! Раз! – командовала она зычным голосом.
В стороне спокойно лузгал семечки тракторист, который должен был вывезти скульптуру, но считал ниже своего достоинства участвовать в грубом физическом действе.
Процесс не шел. У братьев не хватало мощности организма. А от голоса Тамары Ивановны лишь вспархивали с проводов вороны.
– Чем вы занимаетесь? – поинтересовался я.
– Демонтируем, – сурово отозвалась председатель.
– А что будет взамен?
– Памятник воину-освободителю.
– Гайдару?
– Почему Гайдару?
– Он освободил народ от денег.
– Поставим монумент Родине-матери.
– Это совсем другое дело. Это будет вечно. И деньги будем собирать?
– А как же! Самообложение.
– А его куда? – попытался я прояснить ситуацию.
– Отвезем! – сделала рукой неопределенный жест председатель. – Ну-ка, еще раз! – обратилась она к Трясучкиным.
Братья