Прозой. О поэзии и о поэтах. Наталья Горбаневская

на канве «Поэмы», с «Северными элегиями» и с лирическими циклами «Cinque» и «Шиповник цветет (Из сожженной тетради)», связанными с мотивом Гостя из Будущего. (…) …сегодня трудно окончательно установить, что такое наброски, извлеченные издателями из папки, сохранившейся в наследии поэтессы, – варианты ли, предназначенные для дальнейшей обработки и отсева, после сожжения пьесы в сороковые годы восстанавливавшиеся автором под конец жизни по памяти – своей и ранних читателей, или же это записи сцен, сознательно повторяемых, различающихся всё новыми деталями, на манер упомянутого в последней записи [из записных книжек, от 20 февр. 1966] «В прошлом году в Мариенбаде». Как ни говори, а такой характер одержимости возвратами носило всё позднее творчество Ахматовой – начиная с «Поэмы» и «Северных элегий» и кончая «Энумой элиш», вышеназванными лирическими циклами и «Листками из дневника»”.

      В связи с этим перед переводчиком встала та же головоломная проблема, которую так или иначе приходится решать составителям русских изданий, где драма «появилась не меньше чем в трех разных составах, скомпонованных из рассеянных рукописей автора». На основе этих публикаций Поморский составил текст (как я уже отметила, с вариантами), с которого делал перевод.

      В этом кратком комментарии Поморский обещает более глубокий анализ драмы в рамках статьи «Анна всея Руси». И обещание выполняет. Но, что характерно для его подхода, начав главку со ссылки на знаменитую статью Недоброво, он замечает, что «критик в поисках истоков поэзии Ахматовой игнорирует театр». И далее следует подробный – но не отходящий от предмета, от Ахматовой, – рассказ о русском театре 10-х годов, о «Бродячей собаке», о возрождении в ту эпоху русских традиций лицедейства. «Понятие это [лицедейство], – пишет Поморский, – живо в ахматовском контексте: в стихотворении, написанном при известии о мученической смерти Гумилева и слухе о самоубийстве Ахматовой, Хлебников наделил себя титулом Одинокого лицедея, возвращаясь к воспоминаниям 1915 года и прямо называя Ахматову». В спектакле кузминского «кукольного вертепа» (Рождество 1913) Поморский отмечает «союз вертепа и мистерии», о котором после спектакля писал в «Аполлоне» Сергей Ауслендер и который важен и для драмы «Энума элиш». Один из выводов, к которым приходит здесь переводчик, таков:

      “В «Бродячей собаке» расположен центр мира всей «Энумы элиш» – от вавилонской мистерии до современной политической пародии и любовной арлекинады театральных кулис и сомнамбулических привидений, среди которых блуждает «Гость из будущего», постепенно теряя черты Исайи Берлина. Из «Бродячей собаки» и выводится эта поэтика иронии, замаскированной насмешки, пародии, передразнивания, маскарадного переодевания и, что интересно, скандала (через Достоевского отсылающая к Данте), которая стала подспудной поэтикой акмеизма, – особенно существенная для Ахматовой – как под конец жизни в ее «мистерии для себя» и в «скандальных» антимемуарах, где даже эпохальный для