– Упыри! Скоро не жить вам. Ни попам, ни помещикам.
И мужички ушли. Это была первая грозовая туча на небе Надеждина.
Василий стал священником, как он того и хотел. Одним из любимых мест служения его был храм во имя святителя Николая, прозванный Соломенной Сторожкой. Вокруг отца Василия собралась община молодых верующих людей, которых он щедро одарил теплом от своего жертвенного пламенного сердца. В конце 1929 года его арестовали.
Протоиерей Василий Надеждин умирал в 1930 году от тифа в лагерном лазарете. Те, кто должен был лечить, только издевались над ним, протыкая иголками тело. Но он, кажется, уже не чувствовал боли. Все ли написал? На письмо, его последнее письмо, в которое он был почти влюблен, так оно ему было дорого, сил хватило. И времени, отпущенного Богом. Временами наступал бред, в котором Елена играет на фортепиано. То в сером девичьем платье, одна, то дети, их с Элинькой дети, рядом и поют. То Федя достает манежный хлыстик, чтобы защитить его от нападающих. Но надо всем – глубокая и почти глухая, как зимний вечер в «Александрии», уверенность: это ненадолго. Лагерь не может быть вечным. Царство, Царство. Только оно. Только оно существует.
«…если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и… если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких. Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь, без участия моих близких, без их молитвы и слез… Пишу все это спокойно и благодушно, ибо в душе живет неистребимая «Надеждинская» надежда, что я вовсе не умру здесь, что я уеду из этого проклятого места и увижу еще всех моих дорогих. Но это будет дело особой милости Божией, которой я, может быть, и не заслужил…»
Если это письмо дошло, значит, почта работает исправно. Почта Бога, Его незримые почтовые отделения, в ячейках которых лежат письма из Царства Небесного.
Десять дней
Молодой человек высокого роста, с живым лицом, явно иностранец, придерживал рукой висящий на шее плоский футляр с блокнотом. Минуту назад он в нем что-то рисовал, потом, видимо, подписал рисунок. Футляр был кожаный, с нерусскими буквами. Иностранца видели ходящим по Екатерининскому дворцу. Движения молодого человека были порывистыми и легкими, как будто он находился на охоте и кого-то выслеживал. Лицо счастливое и сосредоточенное. Это не могло не раздражать милиционеров. Видели, как иностранец вышел из автомобиля полкового управления. Вот вам и интернационал! Не успели победить – появились блатные.
30 октября 1917 года. Войска Керенского отступили из города, и с ними отступили казаки. На пустых улицах появились красногвардейцы.
Царское Село и Екатерининский дворец, превращенный в музей, были заполнены народом. На улицах стояли грузовики, отовсюду смотрели дула пулеметов. Встречались и пушки. Хмурые люди, среди них несколько человек в бушлатах, смотрели на журналиста подозрительно: чужой. Однако