«Черёмухи ли чёрным сахаром…»
Черёмухи ли чёрным сахаром,
певец полуночный, ты жив? –
Во мраке, молниями вспаханном,
то потерявшись (так решив),
то матовой кивнув подпалиной
на сполох косвенный и треск –
свисти,
срывайся,
но – выстраивай
свой арабеск.
Электричка
В кипящем зное рафинадом холода –
ледышки ландыша перевезём:
семь позвонков – фарфоровая хорда,
семь позолот, сошедших в чернозём…
«Слово за слово полдела…»
слово за слово полдела
солнце прутья по оградам
осветило
полетела
тень твоя с моею рядом
вся на радостях и ласках
в пене клеверного ситца
курам на смех
богом наспех
поцелованная птица
«Из волос «невидимка», цветок из венка…»
Из волос «невидимка», цветок из венка,
то, что вилочкой клюва по дну родника
цапля пишет…
Но ты не из цапель:
языком осязания капель
расточителю снов,
пчеловоду,
царю
назови по-иному породу свою,
чем – земная,
морская,
небесная,
всетелесная
фьюти-фью.
Белая ночь
Белая ветвь горчит на обнажённом сломе.
Кружится голова.
Пока не звезда – светят в дверном проёме
лучшие дни, слова.
На молчаливый сговор зеркала и уродца
этот закон похож:
многое – обещается,
малое – достаётся,
лучшее – не берёшь.
«Электричество, трение янтаря…»
Электричество, трение янтаря
о золотое руно звёзд –
белую высоту беря,
в небо падает чёрный дрозд.
Дальнейшее – лишь пересказ
сновиденья взаймы:
он там исчез, где янтарный глаз
ещё светился сквозь ситец тьмы.
По кормушкам – пшено, сухари, миндаль,
нас отстреливают за разбой…
Воздух исчезновенья! – дай,
расколов янтарь, подышать тобой.
«Серебристое кино…»
серебристое кино
мой мальтийский сокол
перстень постучит в окно
и не надо стёкол
только сумерки
прости
дёшево продашь их
по запястьям травести
чьи-то после наших
грозовые заодно
близость и прохлада
перстень постучит в окно
и руки не надо
Волна
Гладь продольна и вольна
не дышать.
Но