озеро воочью:
золотые лунки
светятся и ночью…
«Серебром на полуштофе…»
серебром на полуштофе
зимний остров петергоф
где выхватывает кофе
ароматы из ветров
от морских ведя к озёрным
берегов полуобхват
и на мраморе казённом
рафинад солоноват
возле мрамора пластмасса
чтоб гуляки за дружков
никогда не ждали часа
распечатать полуштоф
«Сумерки разговаривают с людьми –…»
Сумерки разговаривают с людьми –
ладони вытягиваются, как ладьи,
пытаясь удержать зябкое
подобье света. Трамвай звякает
вдалеке,
налегке певуч,
сам себе – пустотелый ключ и почтовый ящик.
Кто молился в сумерках о болящих,
странствующих и без вести родных –
так и не сошёл бы вниз со – сводчатых, разводных…
Но согласных судьба ведёт,
а строптивых – тащит.
«Ни карты, ни кости, ни руны, ни чёрный кофе…»
Ни карты, ни кости, ни руны, ни чёрный кофе,
ни белый шар –
перед гадалкой пустой стол. Принеси стакан
воды из-под крана; что он в руках твоих задышал,
заходил ходуном, это – так, ничего, обман
зрения. Поставь стакан – вот и стол не пуст.
Брось кольцо – пойдёт по простенкам хруст,
и волна – по чертам лица.
Это – обман слуха, уста, берущие речь из уст,
душе отомщенье, выросшей без Отца –
накрест слезой её повяжись,
ничего не страшись,
успеется.
Ты пришёл – за обманом сердца.
«Словно в серебряную бумагу…»
Словно в серебряную бумагу
город обёрнут. Его берут,
прикрепляют кокардой к ночному флагу…
Шампанское – только брют,
то есть, закат разлей по фужерам
пепельных тополей –
и заговорят на ближнеблаженном
скобки пустых аллей…
«Жизнь…»
Жизнь
в обмерзающей лохани
рубахой плещется бесшовной –
так птица зимнего дыханья
влетает в куст опустошённый:
где стены в тереме, где окна? –
чересполосица,
решётка…
– Расшатывая прутья шёпота,
ещё ты больше одинока.
«Рябиновые обручи кровавы…»
рябиновые обручи кровавы
зима сквозь них летит как белый лев
от рифм артериальных захмелев
уж если выберешь в писании напев
пусть это будет цирк
но есть