Я заглянула в комод. Все вещи, аккуратно сложенные, определенно принадлежали Аннализе. Мужского белья не было. Не было и второй зубной щетки. И никаких записок. Вообще ничего, кроме лэптопа возле целого клубка проводов. Я куснула палец. Пожалуй, копы больше не вернутся. Можно забрать лэптоп, пока никто не видит. Вполне можно.
Я поскорее взяла его, лишив себя возможности передумать.
На обратном пути заглянула под кровать. Увидела чемодан – еще более серьезный показатель того, что Аннализа не в путешествие отправилась. Возле чемодана стояла белая коробка, в каких обычно продают массивные альбомы для фотографий. Положив лэптоп на пол, я вытащила коробку и подняла крышку. Внутри оказались рисунки, которым не хватило места на стенах.
Держа в зубах фонарик, ощущая ртом холод металла, я принялась перебирать рисунки. Быть может, Аннализа спрятала среди них нечто важное, ускользнувшее от внимания копов. Нечто компрометирующее. Но нет, ничего, кроме рисунков, в коробке не было. А на них – одни только печальные девушки. С открытыми и закрытыми глазами, сплошь несчастные. Приходилось щуриться, чтобы различить тончайшие карандашные линии. Не иначе, наброски. Притом неоконченные, ждущие, когда ими снова займутся, когда придадут им глубину. Я уже не всматривалась, я тасовала листы все быстрее, быстрее.
И вдруг замерла и вернулась на пару листков. И вынула фонарик изо рта, и направила луч на знакомый абрис лица, на фирменную улыбку, на веснушку под уголком правого глаза. Губки бантиком, легкое вышитое платье надулось, как парус, едва достает до колен…
Коринна.
Портрет Коринны. Нет, черт возьми, не просто портрет, а копия с фото, которое из моей комнаты пропало. Мы щелкались на поле подсолнухов. На ферме Джонсона. Чтобы туда добраться, нужно несколько городишек миновать. Ферма Джонсона считалась у нас достопримечательностью. Туристы не жалели времени на дорогу, ехали ради эффектных снимков. Байли находила это поле лучшим фоном для нас троих.
Снимок был сделан ее фотоаппаратом. Летом, перед выпускным классом. В тот день мы не меньше сотни снимков нащелкали, позировали подолгу – даже забывали, что позируем. Байли хотелось заснять движение, и мы кружились быстро-быстро, а фотоаппарат ставили на длинную выдержку. Получалась нарочитая размытость. Мы сами себе казались призраками.
Фотографии я домой не забирала – мне противна была невозможность определить, кто из нас кто. Вращение сделало нас безликими. Я взяла лишь те фотографии, где мы улыбались счастливыми, застывшими улыбками; я развесила их по стенам как подтверждение: мы – не призраки.
На этом фото я тоже присутствовала. Кориннины глаза были закрыты, фотоаппарат уловил улыбку – ненарочитую, не напоказ. Коринна что-то рассказывала нам с Байли, какую-то историю, не помню, о ком и о чем, и, рассказывая, поглаживала цветок подсолнуха. Я стояла рядом, смотрела на Коринну. Смеялась.
Из всех наших совместных фотографий больше всего я любила именно эту. Аннализа же нарисовала